Юлиан Семенов - Семнадцать мгновений весны (сборник)

Коля остановился и сказал:

– Полковник, вы не замечали, как приятно скрипит снег под ногами?

– Что-что?!

– Ничего, – ответил Коля, – просто я впервые за всю войну заметил, как это прекрасно, когда снег скрипит под ногами.

– У вас плохо с обувью? Я могу выдать сапоги.

Коля снова улыбнулся.

– Нет, – ответил он, – сапоги у меня хорошие. Спасибо.

– Чему смеетесь?

– Просто так… Это у меня иногда бывает.

– Сколько вам лет?

– У нас год войны засчитывают за три.

– Мало.

– Сколько бы вы предложили?

– Год за столетие.

– Полковник, мне нужен Краух, – сказал Коля внезапно.

Полквартала они шли молча. Город, словно чувствуя нечто приближающееся, был затаенным, бело-черным, как в трауре.

– Это сложно.

– Я понимаю.

– Когда он вам нужен?

– Он мне нужен сейчас.

– Это сложно…

– Откуда у вас данные о том, что мы готовим наступление?

– То есть?

– Что это: авиаразведка, тактическая разведка или это данные из центра?

– Данным из центра я приучил себя не очень-то верить.

– Почему?

– Фантазеров много. И потом, они все переворачивают с ног на голову: как решит фюрер, как он оценит объективные данные, так и будет считаться всеми остальными.

– Это хорошо…

– Да?

– Конечно.

– Очень хорошо… Из-за этого «хорошо» вы сейчас в Кракове и я работаю на вас.

– Даже если б фюрер не ставил данные с ног на голову, все равно мы были б здесь…

– Вы – тактичный человек.

– Потому что не сказал о вас?

– Конечно.

– Все равно подумал, – сказал Коля. – Если по правде…

– Знаете, высшая тактичность заключается в том, чтобы говорить не все, о чем думаешь.

– Это – тактичность современности. Мы хотим, чтобы в будущем высшая тактичность человека заключалась как раз в ином: что думаешь, то и говоришь.

– Этого же хотел Христос.

– У Христа не было государства и армии – такой, как у нас.

– Занятно… Государство и армия во имя того, чтобы все люди говорили друг другу только то, что думают…

– У вас есть братья?

– Нет.

– А сестры?

– Нет.

– У меня тоже. Поэтому я особенно точно представляю себе, какими должны быть отношения между братьями.

– Боже мой, какие же вы все мечтатели!..

– Нам об этом уже говорили.

– Кто?

– Был такой английский писатель Герберт Уэллс.

– Когда я увижу вашего шефа?

– Завтра утром.

Первый вопрос, который Вихрь задал Бергу, был о Траубе.

– Это для меня новость, – ответил полковник. – Я ничего об этом не знал.

– Как узнать подробности?

– Это невозможно. Гестапо нас к себе не пускает.

– Что можно сделать?

– Ничего.

– Как ему помочь?

– Вам хочется достать с неба луну? Я не берусь выполнить это желание. Оставим Трауба, хотя мне его жаль – талантливый журналист. Вернемся к нашим делам. Я просил Отто передать вам, чтобы вы не появлялись в городе, товарищ Попко…

Вихрь медленно потушил сигарету и сказал:

– А вы говорите, что вас до гестапо не допускают.

– Первый раз вы со мной откровенны.

– Третий. Не в этом дело.

– А в чем же?

– Сейчас – в Траубе и Краухе.

– Нет. В вас.

– Да?

– Да. Вы понимаете, что будет с вами, если папка из гестапо попадет к вашим? Вас дезавуируют. Разве нет? Тем более что вы скрывали это от своих сотрудников – даже Отто об этом не знает.

– Мое командование узнает об этом, полковник. Не будьте моим опекуном, пожалуйста. У вас не вышло с Мухой, не выйдет и со мной. Я ж знаю вас по Мухе: я его расстрелял – теперь нет смысла скрывать. Но это прошлое, так что не удивляйтесь: у вас свои козыри, у меня свои. Мои – сильнее. Помогите с Краухом.

– Вы связывались с Центром?

– Нет.

– Очень хорошо, что вы ответили мне правду, – от вас был только один короткий перехват. Так что меняйте точку, она засечена.

– Где?

– Точно сказать пока не могу, но где-то к северо-западу от Кракова, километрах в тридцати.

«Верно, – отметил для себя Вихрь, – охотничий домик как раз там. Но ведь Аня не могла выходить на связь сама. В чем дело?»

– Это не наши люди, – сказал Вихрь, – тем не менее спасибо, учтем. Видимо, это партизаны или накладки вашей системы.

– Последнее исключите.

«А может, какое несчастье с Аней?! – вдруг мелькнуло у Вихря. – Девочка там одна! Короткая связь! Может, ее взяли там случайно?»

– Вы убеждены? – спросил Вихрь, закуривая. – Ваш аппарат в этом смысле безгрешен? Был сеанс?

– Был.

– С Центром я свяжусь сегодня же. Завтра я или мои люди передадут все относящееся к вам.

– Хорошо.

– Когда вы продумаете операцию с Краухом?

– К завтрашнему дню я что-нибудь надумаю. Отто будет знать. Он вам скажет… С Краухом надо сделать все так, чтобы было просто, без мудрствований… Видимо, на мудрствование у вас нет времени… Я попробую что-нибудь подсказать…

– Хорошо.

– До завтра.

«Может быть, Трауб показал на Тромпчинского? – ужаснулся Вихрь. – А тот привел их на явку в лес? Нет. Этого не могло быть. Тромпчинский никогда не сделает этого. Тромпчинский – железный человек, его не сломить. В городе его нет – надо срочно ехать за город, предупредить, чтобы он скрывался, и забирать Анюту. У Седого есть запасные квартиры».

Когда Вихрь рывком отворил дверь охотничьего домика, Аня поднялась и сказала Тромпчинскому, который стоял за спиной Вихря:

– Подожди.

– Нет времени, Аня, – сказал Вихрь, – обо всем после.

– Пусть он выйдет, – снова сказала Аня, и Вихрь увидел в ее руке «парабеллум». – Выйди, Юзеф.

« БОРОДИНУ . То, что передала Аня, – правда. Я был в гестапо. Для того чтобы бежать, дал согласие на перевербовку. Завтра даю очную ставку Ане и Бергу. Прошу санкционировать продолжение работы, которая вступила в решающую фазу. Спасение Кракова – гарантирую. Был, есть и останусь большевиком. Прошу принять данные на Берга, сообщенные им Коле…»

И в самом конце:

«Штаб гитлеровцев получил данные о передвижениях на нашем фронте, которые расцениваются Бергом как подготовка к возможному наступлению. Примите меры. Связь прерываю. Выйду сегодня ночью. Вихрь».

Кобцов вернул шифровку, покрутил головой, хмыкнул и сказал:

– Ссучились – очевидное дело… В этом случае мой хозяин не колебался бы в оценке всей этой катавасии.

– А ты? – спросил Бородин. – Как ты?

– Я себя от хозяина не отделяю.

– Знаешь, – медленно ответил Бородин, – я старался себя никогда не отделять от нашего дела, а в открытом афишировании своей персональной преданности руководителям есть доля определенной нескромности. Не находишь?

– Не нахожу.

– Ну, это твое дело, – сказал Бородин.

– Именно.

– Давай будем связываться по начальству.

– Это верно. Что им говорить?

– Как предлагаешь?

– А ты?

– Мы ж с тобой не в прятки играем.