Владимир Першанин - Самоходка по прозвищу «Сука». Прямой наводкой по врагу!

– Я… – растерялся Саня. – Я бы врать не стал, а сказал бы о своих чувствах.

– Чего ж тогда молчишь? Сам на Катьку облизываешься, а как подойдет, глянуть на нее боишься. – Младший лейтенант растерялся, а старшина со смехом хлопнул его по спине. – Ладно, повзрослей немного. Девок ты еще не трогал, сразу видно.

Через пару дней в палату заявился Чурюмов Захар.

– И ты здесь? – ахнул Паша. – А чего ж полтора месяца знать о себе не давал?

– А ты чего молчал?

– На ноги только недавно встал.

– И я тоже. Угодил под «семидесятипятку». Весь экипаж, кроме меня, накрылся.

– А в моем экипаже Хижняк и Сорокин уцелели. По крайней мере тогда были живы. Не знаю, как сейчас.

– Васька Сорокин живой, у нас лежит. В этой Тростянке и соседних деревнях штук пять госпиталей. Станция неподалеку, вот сюда и везут. Наш госпиталь километрах в трех отсюда.

– Васька-то как? – спросил Карелин.

– Нога в двух местах переломана. Шкандыляет в гипсе на костылях. Жена ему письма пишет, а он за девками деревенскими бегает.

Поговорили о последнем бое, вспомнили ребят. Кто жив остался, а кого и нет уже на свете. Договорились, что в воскресенье Паша придет к ним в гости.

– Хорошо бы самогончику подкупить, – чесал затылок снова округлившийся, как медвежонок, лейтенант Чурюмов. – У тебя деньги есть? А то я свои уже промотал.

– Червонцев двести сохранилось, – достал из кармана пакет с письмами и фотографиями Карелин.

– Давай сотню сюда. Литр я куплю, сальца немного. Ну а хлеба или пирожков насобираем.

Когда провожал Чурюмова, встретил Катю. Разошлись бы молча, но Захар просто так пройти не мог:

– Ого, какие девушки соблазнительные ходят. Вас как зовут?

Но Катя, не обращая внимания на Чурюмова, предупредила Пашу:

– За территорию госпиталя не выходить.

– А то расстреляют, – подхватил Захар.

– Я до ворот друга провожу, – объяснил Карелин. – В одном полку воевали.

– Друг твой, видать по всему, выздоровел. Шатается без дела, тянет время, чтобы подольше в тылу отсидеться.

– Я, отсидеться? – у Чурюмова задергалась челюсть. – Глянь сюда!

Он распахнул халат. На боку багровой вмятиной отпечатался след от крупного осколка. Незажившая до конца рука от напряжения сжалась. Лопнула стянутая ожогами кожа, вытекла тонкая струйка черной крови.

– Иди докладывай, бля! В политотдел или сразу особистам. Тебе, наверное, за слежку приплачивают.

Самоходка Захара Чурюмова была подбита через час после машины Карелина. На глазах у лейтенанта сгорел живьем застрявший в перекошенном люке механик-водитель. Оторвало руки наводчику, а заряжающего добило взрывом снаряда.

Вся эта страшная картина подействовала даже на бывалого бойца Чурюмова. Временами он не мог себя сдержать. Ночами к нему являлись погибшие товарищи, а земляк-наводчик тянул несуществующие руки и просил:

– Помоги, Захарка…

А Чурюмов бессильно лежал на льду, не в силах сдвинуться хоть на метр подальше от пылающей самоходки и помочь товарищу и парила лужа вытекающей крови.

На нем уже тлел ватник и трещали волосы на голове, когда подбежали двое десантников из роты Бобича и отнесли подальше. Перед тем как потерять сознание, Захар увидел, как взорвалась его машина, а тело безрукого наводчика отшвырнуло, ударив о глыбу льда.

С тех пор на Чурюмова временами накатывала безудержная злость, он терял над собой контроль.

Катя попятилась, затем крикнула:

– Вас в психушку надо!

– Это тебя в психушку. Там весело с такой подстилкой будет.

Карелин тащил прочь упирающегося, матерившегося друга, а Катя кричала вслед:

– Я этого просто так не оставлю. Я доложу…

– Стучи куда хочешь, только сейчас помолчи, – с трудом удерживая Чурюмова, попросил Павел. – Человек под снаряд попал, весь экипаж сгорел. Ну иди, не мешай его увести. Успеешь, доложишь…

Дрянная получилась история. Хорошо хоть врачей поблизости не оказалось. А раненые много чего повидали, будут молчать.

Через несколько дней Павел навестил ребят, выпили, помянули погибших. Захар Чурюмов от выпитого самогона снова начал психовать, пытался собирать вещи и выписываться. Его кое-как успокоили.

Вася Сорокин, у которого на лбу вместе с оспинами появился осколочный шрам, рассудительно заметил:

– Захару пить ни к чему. Голову тем взрывом крепко тряхнуло. К врачам ходил, ругался: я, мол, не симулянт и госпиталь с вашими стукачами мне опротивел. Замполит с ним беседу имел, санитарку какую-то искал.

– Ты сам-то как, Васька? Жена пишет?

– А куда она денется. Три письма прислала и посылку собирает. Я ей велел первача в резиновую грелку налить и полотенцем обмотать. Меда обещала прислать. Позову, как получу.

– А чего ж ты за девками бегаешь? Жена у тебя душевная, двое детей. В тылу голодно, а она мед для тебя ищет.

– Бегаю, – важно согласился ефрейтор. – Только и они от меня бегают. На хрен ты нужен на костылях да в заштопанных кальсонах. Вот гипс снимут, одежкой обзаведусь и найду себе подружку. На войне без этого нельзя.

Сказано было так серьезно, что Паша и Захар, не выдержав, дружно засмеялись.

– Это почему же нельзя?

– Переживаний много. Друзья живьем сгорают. Мишке Швецову осколок в горло попал. Кровью захлебывается, а в глазах слезы. Кто же помирать хочет?

– Эх Васька, ты Васька!

– В ездовые буду проситься, – делился планами Сорокин. – Куда мне с перебитыми костылями? Тоска от всех этих танков-самоходок. Гробы железные! А мне детей еще поднимать надо.

Обнялись, попрощались, договорились встретиться еще.

А с Катей получилось следующее продолжение. Погода стояла хорошая, и по вечерам часто утраивали на лужайке танцы. Обычно играл баянист с ампутированными ступнями.

Хорошо танцевать мало кто умел. Больше топтались, прижимая к себе подруг, смеялись, о чем-то перешептывались. Приходили девушки и женщины в возрасте из села. Те, кто постарше и потерявшие мужей, искали комиссованных, неженатых. Одна из них, лет двадцати шести, подошла к Карелину, стала расспрашивать о семье, выпишут ли его на фронт.

– Недели три, наверное, полежу, а там, конечно, снова на передовую, – по-простому ответил ей Паша.

– Больно ты худой… может, комиссуют?

– Нет, вряд ли.

– Всякие способы есть. Такой молодой, веселый – и снова под пули. Мужик ты крепкий, оклемаешься, рано тебе умирать. А у меня хозяйство, дом хороший, сад. Сынишке седьмой годок, вы с ним подружитесь, рыбалить вместе будете.

– Ну пойдем, глянем на твой дом, – весело согласился Паша. – Не смотри, что худой, силенка осталась. Женщина с минуту раздумывала, внимательно глянула на лейтенанта.

– Если ты насчет выпить да переспать намекаешь, то времени не трать. Мне постоянный мужик нужен, а не любитель хорошо пожрать да в чужой постели поваляться.