Владимир Першанин - Самоходка по прозвищу «Сука». Прямой наводкой по врагу!

Обнимал старых товарищей Солодкова Афоню, Чурюмова Захара, Алеся Хижняка, Одинцова Тимофея. Выжил механик Иван Грач, морячок-наводчик Генка Кирич. Все как родные!

С Карелиным прибыл и Саня Зацепин, сосед по госпиталю. Полком командовал майор Тюльков. А так в основном новые лица.

И состоялась еще одна встреча. Когда шел вместе с Саней Зецепиным в отдел кадров, неожиданно увидел подполковника. Поразило стянутое шрамами обезображенное лицо, вплавившаяся в кожу половина уха, сожженные, со следами незаживших швов тонкие губы.

Карелин и Зацепин механически козырнули, стараясь не смотреть в лицо, хотели пройти мимо. Карелину показалось что-то знакомое в походке. Не ошибся.

Подполлковник остановил Павла.

– Лейтенант Карелин?

– Так точно, товарищ подполковник. Прибыл после госпиталя для прохождения…

И осекся. Узнал своего бывшего командира полка Цимбала Петра Петровича.

– Не признал? Сильно я изменился?

Цимбал кивнул Зацепину, что тот может быть свободен, а с Карелиным присели на скамейку у плетня, закурили.

– Многие меня не узнают. Крепко прижгло.

– Нормально, – невпопад ответил Павел и тут же поправился: – Живы, Петр Петрович, а это главное.

Бывший комполка неопределенно усмехнулся. Губы, словно неживые, лишь шевельнулись. Усмешка больше угадывалась. А сожженные мышцы лица оставались неподвижными.

Цимбал был раньше видным, крепким мужиком, везучим по жизни и службе. В тридцать два года был назначен командиром полка, награжден несколькими орденами, и в семье все складывалось хорошо – росли сын и дочь.

Был он всегда веселым, к людям относился доброжелательно, любил компании. Хорошо пел украинские песни и пользовался успехом у женщин. Почему-то вспомнилась красивая медсестра Ася, с которой у него, кажется, был роман.

Многое изменилось за эти месяцы. Подполковнику никто бы не дал его лет – постарел, а точнее, лицо потеряло всякий возраст. И глаза с обгоревшими веками смотрели совсем по-другому.

– Песни я тоже не пою, – сказал Цимбал хриплым незнакомым голосом. – Раскаленного дыма наглотался.

– Бросьте вы, – совсем растерялся Паша. – Шрамы проходят, и петь будете. Живой ведь. От нашего комбата Ивнева одни головешки остались, а наводчик Швецов Миша…

– Ладно, оставим, – поморщился подполковник. – Молодец, что выжил. Много ребят погибли. Тебя куда назначили?

– Тюльков, ваш бывший заместитель, в госпиталь запрос прислал. К нему в полк оформляюсь.

– Я тоже в этот корпус назначение получил. Тяжелый самоходно-артиллерийский полк формируется. На базе «тридцатьчетверки» еще зимой новую самоходку разработали. Гаубица 122 миллиметра, броневая защита со всех сторон сорок пять миллиметров. В боях неплохо себя показала.

– Слышал о такой, – ответил Карелин. – Мощная штука.

– Еще бы не мощная! Полк резерва Главного командования. Машины специально против новых немецких танков созданы. Штурмовой полк, воинские звания повышенные, перспективы…

Карелин молчал. Слова звучали как предложение подать рапорт в новый полк. Но не отойдя еще от растерянности при виде обезображенного лица Цимбала, Павел хотел, чтобы эта встреча побыстрее закончилась и он зашагал бы в отдел кадров оформлять документы в свой прежний полк.

Пусть «сушки» не такие мощные и броня тоньше, зато полк родной. Хотя и машины все новые, и старых друзей немного осталось. Но все же остались…

В десяти шагах терпеливо переступал с ноги на ногу восемнадцатилетний командир СУ-76 Саня Зацепин. Он получил ранение в первом же бою и возвращался в строй с неспокойной душой. На него накатывал страх, который он с трудом отгонял. Один раз повезло, а во второй раз уделают фрицы из своего нового танка или пушки, и останутся от Сани одни головешки, как от ребят его экипажа.

Поднимало настроение, что Зацепина возьмет в свою батарею решительный, побывавший в переделках лейтенант Карелин. Он и с танками немецкими схватывался, и пушки давил. Хлопая по плечу, подбадривал:

– Не бойся, Санька. Станем фрицев бить, только брызги полетят. Со мной рядом воевать будешь. Знаешь, какие ребята в батарее? Огонь и медные трубы прошли.

А сейчас этот подполковник уговорит опытного лейтенанта перейти к нему. И тот наверняка согласится. Тяжелые СУ-122 в каждую дырку совать не станут, да броня такая, что ее не всякий снаряд прошибет. И Саня бы вместе с Карелиным пошел.

Только Одинцова не возьмут. Он «трехдюймовку» на СУ-76 толком не освоил, а тут тяжелые гаубицы.

– Ну что, Павел, пойдешь ко мне в полк? – действительно предложил подполковник Цимбал.

Как серпом полоснуло это предложение. Никогда Пашка Карелин не вилял, а говорил что думал. Сейчас замялся:

– На меня запрос товарищ Тюльков прислал. И вот на этого парня, – он кивнул в сторону младшего лейтенанта.

– А к своему старому командиру не хочешь? По-моему, я всегда тебя ценил, советовался в сложные моменты. Батареей в последних боях командовал.

– Кем вы меня взять хотите, товарищ подполковник?

Не иначе как от растерянности выпалил этот дурацкий вопрос лейтенант Карелин. Командиром машины, кем же еще? В гаубицах Павел разбирается слабо, потребуется пройти какую-то подготовку. Хотел было поправиться, сказать, что должность не имеет значения. Просто неудобно отказать Тюлькову Не на каждого артиллериста запрос в госпиталь пишут. Значит, нужный офицер.

Но объяснить ничего не успел. И без того багровое, обожженное лицо подполковника сделалось лиловым. Наверное, хотел крикнуть, но сумел лишь со злостью просипеть:

– Чего торгуешься? Батарею ты не потянешь. Командиром самоходной установки мог бы назначить. Или боишься?

Павел хотел ответить, что ничего он не боится и за должность не торгуется. Но Петр Петрович Цимбал, переживший тяжелейший ожог и чудом выживший, уже не владел собой.

– Если командиром машины боишься, может, сделаешь одолжение, примешь взвод боепитания. Как раз для тебя место. Самоходок нет – одни грузовики и лошади. Зато в атаку ходить не надо.

Изо рта бывшего командира летели брызги слюны. Он говорил что-то обидное, несправедливое, забыв, что лейтенант Карелин до последнего прикрывал прорыв наших войск из кольца. Так же, как Цимбал, горел в самоходке и, чудом выжив, три месяца пролежал в госпитале.

Павел стоял по стойке «смирно». И не только потому, что так положено. Он понял: многое изменилось в характере и в жизни Петра Петровича Цимбала.

Карелин не знал, что, мучаясь не только от боли, но и мыслей, как сложатся дальше отношения с женой, он отпросился в трехнедельный отпуск в Железноводск, где у своих родителей жила в эвакуации его жена с детьми. Молодая (на шесть лет моложе Цимбала) красивая жена приняла его, сделав все, чтобы он не заметил ее потрясения.