Владимир Першанин - Бронекатера Сталинграда. Волга в огне

– А чего мне? Я внизу сижу, ленты подаю. Осколок прямиком в Костю шел.

– Ну и чего ты радуешься? Товарища бы покалечило или убило, а ты невредимый. Хорошо, да?

– Я не то имел в виду, – сконфузился помощник Ступникова, способный ляпнуть по простоте что надо и что не надо. – Я ж за Костю переживаю.

– Ну-ну. Отдай железяку ему на память, а когда ремонтники придут, не забудь напомнить, чтобы трещину заварили.

Из дверей рубки высунулся мичман Морозов:

– Агеев, ты чего там топчешься? Осмотрел стволы и лезь на место. Ступников, пулеметы в порядке?

– Да вот гильзу раздуло, сейчас выбью. Все нормально, Николай Прокофьевич.

– Длинными очередями не стреляй, – буркнул подошедший боцман. – Не маленький вроде, а засадил в белый свет почти всю ленту.

– Может, в кого и попали, – предположил Агеев.

– Пальцем в задницу. А ты, боец, – сделал он замечание раненому красноармейцу, – в рукав кури, а лучше гаси свою цигарку. Ночью она за два километра видна.

– Щас, докуриваю…

За ночь «Верный» сделал еще пять рейсов. Ночь, казалось, никогда не кончалась. Причаливали, загружали людей, ящики, мешки, вслушивались в звук летящих снарядов, и, наверное, каждый думал, неужели так и застрянут на этих ночных переправах. Сколько тут можно продержаться? Пару ночей… в лучшем случае неделю.

Третий рейс запомнился тем, что снаряд поджег древний остроносый пароход с огромными колесами по бокам. Он шел впереди, пыхтя, как паровоз, шлепая плицами, из высокой трубы снопом летели искры.

– Раскочегарился! – бурчал боцман Ковальчук. – Надо было на левом берегу больше пара нагонять, а он шурует на прямой видимости.

– Нервы, – коротко отозвался мичман Морозов. – Торопится, гонит, а про маскировку не думает.

Наверное, капитан неизвестного парохода хорошо знал и о маскировке, и о том, что надо заранее нагонять пар. Но суда совершали рейсы в такой спешке, под крики и команды многочисленных начальников, что не хватало времени поднять как следует пар или что-то починить, продуть.

– От вас судьба Сталинграда зависит, – высокопарно произнес комиссар с четырьмя «шпалами», когда один из пожилых капитанов попросил отложить один рейс и хотя бы кое-как подлатать поврежденный двигатель. – Утром ремонтироваться будете. Чего ждете? Вперед!

Капитан, сутулясь, пошел к своему судну. С такими людьми, как этот комиссар, говорить по делу бесполезно. Ему наплевать, что двигатель посреди реки заглохнет. Так думал Морозов, наблюдая за погрузкой.

– Все, хватит! Перегруз, – решительно скомандовал мичман. – Отчаливаем. Малый ход!

Их проводил взрыв тяжелого снаряда, разорвавшегося на отмели, где в окопах, за прибрежными тополями, находились саперы, следившие за исправностью причалов. Взлетели куски сломанного посредине дерева, песок, заготовленные для ремонта бревна, человеческое тело.

Ближе к середине реки вспыхнул от зажигательного снаряда пароход. Команда пыталась тушить огонь, но пламя превратило старое деревянное судно в хорошую мишень. Снаряды разного калибра поднимали фонтаны воды. Капитан резко сбавил ход, затем прибавил. Судно шло зигзагам, но уйти от многочисленных залпов не удалось.

До парохода было метров триста. Ступников отчетливо разглядел, как вспышка вспучила палубу на носу, через минуту рвануло где-то возле рубки. Пока это были снаряды небольшого калибра, наверное, «семидесятипятки», но они клевали пароход, как осы.

Завалилась труба. Столб огня бил изнутри, раскаляя докрасна и сжигая покосившуюся трубу. Поврежденный пароход, охваченный пламенем, был виден как на ладони. Торопились не упустить добычу немецкие 105-миллиметровки. Труба, кувыркаясь, взлетела в воздух, разнесло кожух гребного колеса. Пароход крутанулся вокруг оси. Возможно, капитан принял решение возвращаться, но очередной снаряд взорвался под бортом, и в огромную пробоину хлынула вода.

Многочисленные головы торчали в освещенной огнем черной воде. Люди кричали, махали руками, но кто мог им помочь? Суда шли в обоих направлениях, загруженные под завязку. Опрокинувшийся на борт пароход уносило течением. Горел корпус, горела вылившаяся солярка. Одно колесо, дергаясь, сделало несколько рывков, затем судно стало быстро уходить под воду. Над ним стремительно вращалась воронка, унося на дно людей и мелкие обломки.

Морозов сделал попытку свернуть к месту гибели парохода, чтобы подобрать людей, которые сумели выплыть из водоворота и миновать горящее озерцо солярки. Но перегруженный бронекатер захлестнуло на повороте волной, окатившей палубу, а впереди мины и снаряды добивали людей. Лезть в гущу взрывов со своим собственным грузом в сто пятьдесят бойцов и сваленными как попало ящиками с боеприпасами было бесполезно.

И последний, шестой по счету, рейс запомнился не меньше. Отчаливали от Красной Слободы, когда за лесом начали меркнуть звезды. Приближался рассвет, и немцы словно ошалели, торопясь выполнить свой ночной план. Снаряд ударил прямо по ходу бронекатера.

По характерному звуку рвущегося металла Николай Морозов понял, что пробило борт и осколок не маленький. Оттолкнув рулевого, мичман резко закрутил штурвал, уходя в сторону. Угадал. Еще два снаряда, скорее всего «семидесятипятки», подняли бурлящие фонтаны воды и дыма правее по курсу.

Если бы не свернул, пожалуй, словили бы немецкий подарок в корпус. Пока отделались ударом взрывной волны и несколькими осколками, звякнувшими о рубку, башни и доставшими кого-то из красноармейцев.

– Миша! – не отрываясь от штурвала, окликнул Морозов рулевого. – Сбегай, глянь, крепко нас уделало? Пусть ребята в трюме все хорошенько проверят, нет ли течи.

Высокий сутулый Миша Лысенко с готовностью козырнул, но в дверь рубки вбежал боцман Ковальчук и сообщил:

– Дырка так себе, с ладонь. Уже заделывают. Там бойцов осколками побило и перегородку смяло.

– Под ватерлинией пробоин нет?

– Пока бог миловал, но в нескольких местах клепки расшатались, вода потихоньку сочится. Но эти мелочи мы на берегу устраним.

Поблизости рвануло раза три подряд. Капитан и боцман поняли, что на этот раз немецкие артиллеристы охотятся именно за их бронекатером. Отдавать штурвал кому-то другому Морозов не стал, хотя и боцман, и долговязый Лысенко были опытными моряками.

– Егор, – приказал он боцману, – дуй в машинное отделение: если потеряем ход, нам труба.

– Есть!

Судя по всему, бронекатер ловили в прицел три 75-миллиметровые полевые пушки. Хорошо, что хоть не «стопятки»! Снаряд провыл над рубкой, снова взрыв, а затем звон разбитого прожектора.

– Самый полный! – передал Морозов в машинное отделение, хотя какой, к черту, «полный», если катер снова забит людьми и грузом сверх всякой нормы.