Владимир Першанин - Бронекатера Сталинграда. Волга в огне

Метров через двести взрывы прекратились. По крайней мере, направленные в бронекатер. Возможно, помогли огнем наши орудия с левого берега, а скорее всего, «Верный» миновал зону огня этой настырной батареи. На палубе шумели, спорили, кто-то вскрикивал от боли.

– Миша, бери штурвал. Пойду разберусь, что за шум.

– Машинное работает нормально, – доложил скороговоркой вернувшийся Ковальчук. – А на палубе это мы с командиром роты о пустом спорили. Прикажите ему тела погибших за борт опустить.

Морозов передал штурвал Лысенко, вышел из рубки и увидел три трупа: младший лейтенант с разорванным, кое-как перемотанным бинтами животом и двое красноармейцев в окровавленных гимнастерках.

– Я с Женькой одно училище заканчивал! – кричал лейтенант, командир роты, с портупеей и кобурой на боку. – Это моя рота. Погибших хоронят как следует, а не выбрасывают где попало.

– Корабль перегружен, – не вступая в споры, коротко объяснил Морозов и снял фуражку. – На берегу хоронить будет некогда, да и негде. Хороните в воде.

Лейтенант тоже снял каску, с минуту раздумывал. Звенела, набирая высоту, мина – значит, берег уже недалеко. Взрыв, за ним другой подбросили «Верный». Волна, как выстрел, резко хлопнула о плоское днище.

– Ладно, пусть ребята на дне Волги лежат. Не самое плохое место.

Три трупа по очереди сбросили в воду. Раненых было человек семь, некоторые тяжело.

– В трюмы силком загоняли, – с досадой выругался боцман Ковальчук. – Боимся, утонем! Вот и результат – троих наповал осколками и остальные семь – кто выживет, а кто и нет.

– Сам в свой гроб лезь! – обозленно выкрикнули из толпы красноармейцев. – Вон в борту дырки. Неизвестно, сколько там мертвяков.

Ненужный спор прекратила пулеметная очередь с берега. Катер уже подходил к обрыву и был недосягаем для прямого огня немецких орудий. Мины хлопали наугад, а два пулемета из верхних окон полуразрушенной пятиэтажки сыпали частыми сериями трассеров. Большинство пуль, попавших в катер, рикошетили от брони. Но страх, из-за которого многие красноармейцы ни в какую не хотели лезть в трюм и кубрик, снова сыграл свою роковую роль.

Одна из очередей прошла вдоль судна, послышались шлепки пуль о человеческие тела. Раненный в ногу красноармеец пытался отползти под защиту рубки, но гимнастерку на спине рвануло, а вокруг разлохмаченного отверстия быстро расплывалось черное в полутьме пятно.

Еще двое бойцов тяжело ворочались у стойки лееров, кто-то пытался встать, но снова валился на палубу. Толпа кинулась с одного борта на другой. Ковальчук, широкоплечий сигнальщик Валентин Нетреба и еще несколько моряков теснили толпу напуганных бойцов, в основном мальчишек лет восемнадцати.

– А ну сидеть!

– Не двигаться, иначе перевернемся.

– Дергач, огонь осколочными по пулеметам! – скомандовал Морозов. – Достанешь?

– Достану, – отозвался командир носовой орудийной башни Вася Дергач. – Щас я им устрою.

«Трехдюймовка» открыла огонь. Толстые стены здания снаряды пробить не могли. Взрывы крошили кирпич, оставляя вмятины. Разнесло обгоревшую оконную раму. Пулемет, стоявший на треноге, раскидало вместе с расчетом. Два других усилили огонь, хлопали винтовочные выстрелы, но «Верный» уже ушел под защиту обрыва.

Когда рота выгружалась, Ковальчук, не выдержав, обругал лейтенанта, показывая на раненых, которых предстояло увозить обратным рейсом.

– Распустил слюни, людей в трюм загнать не сумел. Считай, полвзвода накрылось, в бой не вступая.

Лейтенант замахал руками, заикаясь, что-то крикнул в ответ, но неподалеку уже взрывались мины, которыми немцы встречали прибывающие суда.

– Иди, воюй, – подтолкнул его боцман. – Если ума наберешься, может, выживешь и людей беречь научишься.

А на берегу уже ждала толпа раненых. Сначала загружали тяжелых.

– Черепно-мозговые, с ранениями живота и грудной полости, – грамотно распоряжался капитан с медицинскими эмблемами.

Он стоял на кромке воды. Мелкая волна облизывала его шевровые сапоги. Различая все эти детали, Костя Ступников вдруг понял, что уже рассвело и назад предстоит добираться на виду немецкой артиллерии.

Василий Дергач, в танкистском шлеме, сидел на краю люка и лузгал добытые где-то семечки. Костя невольно сглотнул слюну, а рыжий Дергач протянул пригоршню:

– Бери, погрызешь.

– Спускаться далеко, – отозвался Костя.

– Ну, я сам тебе принесу.

Небольшого роста кривоногий артиллерист поднялся по скобам рубки и щедро отсыпал две пригоршни семечек.

– По светлому пойдем, – озабоченно проговорил Федя Агеев.

– А-а, без разницы, – равнодушно отозвался Дергач. – Ночью сплошные ракеты, все равно видимость как на ладони.

– Самолеты, того и гляди, появятся. Вон, «рама» уже цели высматривает.

Высоко над рекой медленно шел немецкий наблюдатель «Фокке-Вульф-189». Примета верная – значит, скоро пожалуют и штурмовики.

– Ковальчук, ты скоро погрузку закончишь? – окликнул боцмана Морозов.

– Я что, виноват? Несут и несут раненых. Уже сто сорок семь человек загрузили плюс восемь наших, которых по пути ранило.

– Все, хватит, – сказал мичман, обращаясь к врачу-капитану.

– Помрут люди за сутки, – отозвался тот. – Некоторые по трое суток лежат, того и гляди, гангрена начнется.

– Ночью и больше бы взяли, но сейчас слишком опасно. Пойдем по-светлому, на скорости, а если загрузимся под завязку, то поплетемся, как корова. Утопят всех, до середины реки не дойдем.

Трап наконец убрали, и катер медленно отошел от пристани. В самый последний момент боец в гимнастерке с перевязанными руками вдруг растолкал всех и прыгнул с причала. Повис на леерах, болтая ногами. Его рывком втащили на палубу.

На повязках, покрытых засохшими бурыми пятнами, выступили новые разводы крови. Все молча потеснились, а боец, оправдываясь и скрипя зубами от боли, объяснял:

– Сутки наверху пробыл, до берега добраться невозможно. Я пулеметчиком был, мина рядом шарахнула. Штук десять осколков словил. И на берегу трое суток пролежал. Руки опухли, бинты в тело врезаются. Отдерите кто-нибудь.

С берега снова открыли огонь. Но смертельно уставший за ночь экипаж «Верного» равнодушно наблюдал за столбами разрывов. Прошли мимо косы, где лежал на боку разбитый баркас. Двое уцелевших моряков махали руками, прося о помощи, но рисковать перегруженным катером Морозов не мог и прошел мимо.

Тем временем с раненого срезали, отодрали старые бинты. На опухшие багрово-фиолетовые руки было жутко смотреть. Пока накладывали новые повязки, раздались два шлепка. Облегчая перегруженный катер, боцман приказал сбросить в воду двоих умерших от ран бойцов. А может, их погрузили уже мертвыми, потому что некоторые были без сознания – не поймешь, мертвый или живой.