Максим Шахов - Японская пытка

— У меня переводчик был.

— Ладно, ночью попробуем постучать, узнаем, кто рядом с нами обитает.

Галицкий поднялся, подошел к крану, отведенному от туалетного бачка, стал умываться. Когда сбросил черный балахон, то обнаружил у себя на груди выведенный тушью номер «895». Тут же вспомнились бумаги, которые попадали ему в руки во время работы. Вот теперь и он лишился имени, фамилии, стал «бревном» для опытов. И не хотелось об этом думать, но сами собой стали приходить в голову мысли — куда его отправят? В термокамеру, чтобы превратить в мумию, и потом кто-то другой станет пересчитывать вес его мозга из абсолютных величин в относительные, называя объект исследования суматранской обезьяной. Или же придется побывать в холодильной камере, а потом недоученный хирург ампутирует гангренозные конечности, превратив поручика в обрубок, чтобы тот смог окончить жизнь в ядовитых парах отравляющих веществ. В арсенале умельцев «адской кухни» имелось множество способов отправить «бревно» на тот свет.

Погрустневший танкист вздохнул.

— Значит, точно я сказал, что на убой кормят.

— Конечно, им здоровые «бревна» нужны, чтобы потом до смерти замучить.

— Что тут на стенах хоть написано, — обвел взглядом полустертые иероглифы Антон.

— «Слава Коммунистической партии Китая», — перевел Николай.

— Наши товарищи здесь сидели. Кровью написали. Изверги белояпонцы.

— Ты чего их «белыми» называешь? — удивился Галицкий.

— Есть и белофинны, и белополяки, и белокитайцы, — принялся объяснять капитан Иванов.

Возможно, подкованный в расовом вопросе после бесед с Гроссом Николай и сумел бы доказать Антону, что «желтого» китайца называть белым неправильно, но кормушка вновь открылась.

— На прогулку, — оповестил охранник.

Первым к кормушке подошел Антон, выставил в нее руки, но держал их так, словно в них был автомат.

— Та-та-та-та… — мрачно проговорил он, целясь в японца взглядом.

После чего тут же получил шестигранной деревянной палкой по пальцам. Наручники защелкнулись у Иванова на запястьях. Галицкий тоже выставил руки. «Бревна» стояли лицом к стене. Когда все были выведены из камер, их погнали во внутренний дворик. Он был довольно просторным, с четырех сторон его окружали стены корпуса «ро». Попасть в него можно было только через двое стальных дверей. Одни вели, как сориентировался Николай, в проезд, другие в сам корпус. Подопытных охрана контролировала через окна. Всего заключенных было около семидесяти человек. Большинство мужчин, но было и с десяток женщин. В основном китайцы. Среди всех выделялся рослый американец в летной форме. Он тут же направился к Галицкому, но окрик охранника из окна тут же остановил его.

— Я в соседней камере, — только и успел проговорить он.

Среди заключенных находился и странный тип в балахоне буддийского монаха, он сидел на земле и медитировал. Прогулка была довольно долгой. Не растаявший еще снег местами хрустел под ногами. Тонкая скорлупка наста крошилась острыми пластинками. Николай увлекся этим занятием, оно отвлекало от мрачных мыслей. В одном из разломов показалась ветка вечнозеленого багульника, такая нереальная в этой лишенной красок ранней весне. Он нагнулся, потрогал мясистые листья пальцем, вдохнул пряный запах, затем аккуратно засыпал багульник снегом.

После прогулки камера показалась совсем маленькой и мрачной. Вечерний свет проникал сквозь небольшое окошечко под самым потолком, вспыхнуло электрическое освещение. Яркая лампочка в проволочном абажуре слепила. Ее свет пробивался даже сквозь закрытые веки. Принесли ужин. На этот раз охранник был не в белых перчатках, так что Антон с Николаем все же рискнули поесть.

— Нам надо сил набраться, — капитан брезгливо жевал рисовые колобки. — Они нам при побеге понадобятся.

Вскоре послышались удары гонга, извещавшего, что наступило время для сна. Охрана покидала блок «ро». Того, что заключенные выберутся из камер, никто не опасался. Запоры были надежными, стены толстыми — сорок сантиметров армированного сталью бетона. Да и выбравшись, деваться было некуда. Единственный выход имелся во внутренний дворик, да и тот запирался ночью снаружи. Освещение уменьшилось, теперь нить накаливания в лампочке горела тускло — красным светом. В блоке «ро» наступила тишина.

И тут кто-то в соседней камере стал мерно отстукивать по водопроводной трубе.

— Во, я же говорил, — оживился Антон. — Стучат, морзянка, только хрен что поймешь. Не по-нашему. Может, ты, интеллигенция, разберешь.

— По-английски обращается, — прислушался Николай. — Это тот летчик, которого мы во дворе видели.

— Так ответь ему. Может, у него план побега есть?

Галицкий стал неспешно отстукивать в ответ, припоминая знаки латинских букв морзянки. Подзабытое умение скоро восстановилось. Все-таки во время службы в чехословацкой дивизии приходилось пользоваться именно латинским алфавитом. Контакт был налажен быстро. Сосед находился в своей камере один. Американского летчика сбили над Суматрой и захватили в плен. Он пытался бежать из лагеря для военнопленных, но был схвачен и отправлен в Харбин. О том, что ему предстоит стать подопытным «бревном», лейтенант Ричард Кебич узнал от Галицкого. До этого он думал, что из лагеря для военнопленных попал в японскую тюрьму.

И тут с другой стороны трубы раздался еще один стук, на этот раз обращались по-японски. Это вполне могло быть провокацией охраны. Ричард Кебич и Николай тут же прекратили стучать.

Сосед слева требовал отозваться, но ничего пока о себе не сообщал. Николай простучал ему по-английски. Но выяснилось, что английского языка тот не знает. Тогда Галицкий продолжил общаться с Ричардом, не обращая внимания на «провокатора». В конце концов, в его положении терять было нечего. Американский летчик стал живо интересоваться, нет ли у Галицкого и его товарища плана побега. Николай переводил Антону, тот морщил лоб, что-то соображал, вроде даже не слушал, а затем хлопнул себя ладонью по лбу.

— Придумал! — воскликнул он.

От неожиданности Николай даже стучать перестал.

— Ты говорил, что мы им здоровые для экспериментов нужны? — спросил капитан.

— Исключительно здоровые, больных они бракуют, отсылают на эксперименты с отравляющими веществами. Или на органы разбирают.

Обеспокоенный тем, что Николай замолчал, американец принялся выстукивать, требуя отозваться.

«Одну секунду», — простучал Галицкий.

— Тогда завтра сделаем так, — и Антон принялся излагать свой план.

При всей его сумбурности Галицкий должен был признать, что все, может, и удастся. Посовещавшись, решили подключить к его осуществлению и американца. Тот согласился, сообщив, что «это хоть и плохо, но за неимением лучшего стоит попробовать».