Андрей Орлов - Битва за Берлин последнего штрафного батальона

С равным успехом он мог бы выстрелить из гаубицы. Его слова произвели неизгладимый эффект. Переодетые эсэсовцы бросили своего «протеже», схватились за автоматы с раскрасневшимися от негодования лицами. Светило «нервно-паралитической» науки ткнулось физиономией в пол.

Возможно, зря Максим не вставил последний магазин в автомат – стоило убить лишь этих двоих, а важной персоне сохранить жизнь. Но тогда он потерял бы несколько секунд – последствия, как говорится, вариативны. Граната уже катилась по полу, а Максим нырял к стене, зажал уши. Немцы закричали, бросились наутек, но убраться за пределы радиуса поражения уже не успевали.

Как только разлетелись осколки, Максим привстал, швырнул вторую гранату – чтобы не было никаких неясностей. Потом, шатаясь как былинка на ветру, добрел до тел, разбросанных по кафельному полу, попинал их ногами, чтобы убедиться в содеянном. Живых не осталось. Гранаты взорвались именно там, где надо. Переодетые эсэсовцы стали порванными куклами. «Доктор Смерть» обзавелся внушительной дыркой в спине и лежал ничком, уткнувшись в пол. Максим перевернул его ногой, равнодушно рассмотрел колоритное скуластое лицо, прямые волосы с налетом седины, гордый «греко-римский» нос с крылатыми ноздрями… Операция, проводимая контрразведкой СМЕРШ, завершилась провалом. И никто уже не расскажет контрразведчикам, как погиб майор Агапов и его люди, в чем причина неудачи, как потеряли специалиста по производству химической дряни, в котором так заинтересовано было правительство победившего государства. Еще один неопознанный труп, которых в этом городе пруд пруди. Вряд ли их всех когда-нибудь опознают и упорядочат. Проще распихать людей по «братским» могилам, объявить пропавшими без вести – война все спишет, а мертвых не оживить…

Шаркали истоптанные подошвы – собирались штрафники. Максим поднял голову – ребята никак не прокомментировали последние события. Столько всего произошло, кого тут волнует гибель немецкого специалиста? Важна лишь месть, око за око, зуб за зуб. Борька, расклеив губы, вяло пробормотал:

– Да и правильно. Собаке – собачья смерть… Молодец, Максим, просто умница. Да ладно, не смотри волчонком, мы же знаем, что в душе ты добрый.

Волоча оружие и ноги, подходили отстающие. Полуживые от усталости, раздавленные гнетом, никакие – никто из них не сломался, никто не жаловался, не струсил, не смалодушничал…

– Батальон, стройсь, – хрипло вымолвил Максим, проглатывая ком в горле.

Они стояли шеренгой у стены – как будто на расстреле, – исподлобья смотрели на «самозваного» командира – самого молодого в их компании, за исключением, разве что, Кибальчика. Пятнадцать человек в строю, и Максим – шестнадцатый. Всё, что осталось от восьмисот человек майора Трофимова и капитана Кузина… Самым последним подтянулся Макс Хольдер. Он смотрелся крайне нелепо – в советской каске, ошалевший, икающий. Кажется, немцу удалось отвлечься от тяжелых мыслей о супруге.

Максим подумал: «Надо бы вернуться в тоннель, отправиться обратно тем же путем – ведь не может быть, чтобы все наши погибли. Наверняка кто-то ранен, лежит в тоннеле, истекая кровью, ждет помощи» – но отказался от этой мысли: глупо, тоннель и станции затоплены водой, не пройти, там уже не осталось никаких раненых, только мертвые – под толщей вод, хлынувших из Ландвер-канала.

– Речугу хочешь толкнуть? – облизнув губы, пробормотал Бугаенко. – Ну, давай, командир, послушаем…

– По-хорошему, надо, – согласился Максим. – Но что-то слова не лезут, и в голове желчная хрень. Я же вам не замполит, чтобы распинаться тут. Давайте договоримся, мужики – больше никто из вас не умирает. Хватит. Война закончилась, чего же мы мрем, как мухи?

– Запрещаешь? – проворчал Асташонок.

– Хорошее предложение, – улыбнулся Борька. – Что-то мне тоже все осточертело, пускай другие добивают Гитлера – это предел, Максим. Веди нас, Сусанин, над нами Берлин, а Берлин с некоторых пор стал советским городом.

– Кстати, не весь, – напомнил Ситников. – Я не имею в виду только центр. Нашим армиям просто физически невозможно взять под контроль все до единого здания и объекты. Плюс эта чертова неразбериха… Следует помнить, Максим – если мы выйдем сейчас на поверхность, это не значит, что сразу попадем в объятия наших солдат.

– Умеешь же ты утешить, – чертыхнулся мрачноватый Воркун – бывший командир саперного взвода, подтянутый, жилистый, с кустистыми бровями под массивным лбом.

– Может, отдохнем уже? Войне капут, куда спешить, хлопцы? Будем только народ смешить – когда выйдем такими полутрупами в Берлин… – предложил чубатый Лещинский – казак из станицы под Ростовом, бывший начальник штаба танкового батальона, отбывающий наказание за неумение ориентироваться в боевой обстановке (временами Максиму казалось, что все командование Красной армии обязано отбыть срока в штрафных частях – за лето сорок первого, за Кавказ, за Ржев, за Харьков, за Ростов-на-Дону).

– Посмотрим, что наверху, – согласился Максим. – Если все спокойно, полчаса на отдых и попытку почиститься. Стыдно, товарищи офицеры, на кого мы похожи.

Время остановилось. Часы на стене вестибюля показывали начало пятого, развалины окутывала предутренняя серость, но казалось, что не было ночи, не будет дня, а все останется как есть – туман, промозглый ветер, низкие тучи, кубарем бегущие по небу. Время спать всему живому… если оно еще живо. Квартал вокруг станции метро, где бойцы штрафбата выбрались на поверхность, сровняли с землей. Соседний же стоял почти целым. Впрочем, между сохранившимися зданиями чернели груды развалин – авиация союзников еще до штурма сбрасывала на Берлин тяжелые бомбы, и одной такой штуковины вполне хватало, чтобы уничтожить целой дом.

Максим приказал рассредоточиться и не подставляться под пули. Солдаты двигались по тротуарам, обходя препятствия, настороженно оглядывая чернеющие оконные переплеты, подбирая оружие, в изобилии валяющееся на дороге. Шли вроде как на восток. Бойцам казалось, что они попали в обезлюдевшее вчера. Улица выдохлась и молчала. Очень далеко, в центральной части города, еще шли бои, но интенсивность канонады шла на спад. Советских войск на Форценштрассе не было. В противном случае, штрафников давно бы остановили. Солдаты обходили подванивающих покойников. Если и начиналась в Берлине мирная жизнь, если хоронили погибших, разбирали завалы и подметали улицы, то не здесь, а в других районах. До Форценштрассе, потерявшейся в дыму западной части Берлина, у советского командования руки пока не дошли.

– Какое богатство, оцени, Максим, – Шульжин приподнял над головой связку фаустпатронов, перемотанных капроновой бечевкой. Долговязый детина из гитлерюгенда не успел ими воспользоваться – он лежал под цоколем здания, раздавленный куском бетона – в двух шагах от подвальной двери.