Олег Ермаков - Арифметика войны

Воздух был жарок, сух. Кардымов поворачивал смуглое лицо. В лице у него действительно было что-то цыганистое, так что у его жены сотрудницы на работе даже интересовались, мол, а у тебя муж кто по национальности? Но здесь среди смуглых и черноусых он, смуглый и черноволосый, чувствовал себя белой вороной. Здание аэропорта выглядело жалко, какой-то обшарпанный дом с национальным трехцветным флагом: красное-зеленое-черное.

Кардымов озирался. Аэродром находился в стороне от города. Вдалеке в знойном воздухе среди отрогов парила одна крепость, дальше другая, третья… Встречающих не было ни на взлетке, ни в здании. Кардымов со своим чемоданом подошел к работнику аэропорта, судя по форме. Это, разумеется, был мужчина, черноусый, с лицом, отполированным солнцем до кофейного цвета и блеска. Кардымов поставил проклятый чемодан и сказал, как учили, мол, мир вам, уважаемый, салям алейкум. «Салям!» – ответил афганец, участливо и с большим интересом глядя на него и его чемодан, перетянутый ремнями. Больше Кардымов не знал ничего по-ихнему, переводчик уже был здесь, на месте, из местных, многие афганцы учились в Союзе, в военных училищах, в институтах, гостили в Таджикистане, Туркмении. Но здесь-то, в аэропорту, его не было, до него, этого языка , еще надо было как-то добраться. Вот Кардымов и пытался объясниться с работником аэропорта. Но он, видимо, не учился в Союзе и не гостил у потомков басмачей в Туркмении и по-русски ни бельмеса не знал. Кардымов утер пот, тихо выругался, помягче на всякий случай: «Ёшь твоё!..» И вдруг афганец перешел на английский. Ну, это было бесполезно. Кардымов учил немецкий в школе, да и из него ничего, кроме «данке шёон» да «тринкен», то есть «выпивать», не помнил, да еще…

– Нихт ферштейн! – ответил ему Кардымов, безнадежно махая увесистой кистью, украшенной синей наколкой: чайкой на фоне солнца.

Тут подошел еще один усач, они перекинулись фразами с первым, Кардымов попытался и этому втолковать, что ему надо в управление… хотя сюда, в эти горы, ушла еще вчера радиограмма, и его должны были встретить. К ним подходили какие-то праздные люди в чалмах, стояли, слушая и разглядывая майора, его чемодан. Наконец ему осточертел этот спектакль, и он вышел решительно, огляделся.

Так.

Вон там над скопищем глиняных лачуг, куполов, над деревьями, стенами видна крепость. Там город. Туда и надо добраться, найти военных, те что-нибудь скажут путное. Странно, конечно, недавно в стране случился военный переворот, введены войска, кое-где уже были серьезные столкновения, по ущельям прячутся недовольные, а в аэропорту их что-то не видно. Только часовые маячат возле ворот. Ну, по Кабулу он перемещался как-то один. Как и положено оперу. Не с оркестром же ездить? Под дулами танков? Не пропадет и здесь. Кардымов дошагал до бетонной дороги, опустил чемодан, достал пачку «Ту-134», но тут же спрятал ее и вынул другую пачку, американских сигарет «Мальборо», купил в Кабуле, никогда не курил, правда, при ближайшем рассмотрении оказалось, что сигареты выпущены по лицензии в Финляндии. Но все-таки в Ярославле и таких не бывает. Щелкнул зажигалкой, затянулся сладковатым дымом. «И в позе супермена он замер у окна», – снова дружески рокотнул Высоцкий.

Ну и бардак, спокойно думал Кардымов. С вылетом, конечно, сразу возникли проблемы; сотрудник Представительства ходил договаривался с руководителем полетов, связывался с заказчиками рейсов; и Кардымов должен был вылететь на советском транспортнике, но в итоге улетел на афганском пассажирском самолете. Сотрудник Представительства должен был послать радиограмму. И вот: то ли не послал, то ли здесь получили и забыли…

А сигареты действительно ничего. Можно будет покупать. Если такие, конечно, тут водятся, в провинции. Как это по-ихнему? Вилайят. Вот черт, инструкторы о плоскогубцах не забыли, а лучше бы порекомендовали тележку. Или чемодан только на колесиках.

Небо над Кардымовым было необыкновенно синим. А диспетчеры врали про плохую погоду. Он такую синеву видел только на китайском сервизе в серванте у замначальника Фильченко. Воздух слегка горчил. Или это от финского табака. Кардымов оглянулся, услышав шум, и увидел пылящую машину, автомобиль неизвестной марки. Но он катил не по этой дороге, а дальше, примерно в километре, – и ехал в сторону города. Весь разрисованный, с тюками на крыше, набитый людьми. А, вот оно что, подумал Кардымов и, выплюнув окурок, взял чемодан и пошел туда по горячей пыльной земле, слегка покачивая широкими плечами. За походку его прозвали Гусевым, он знал это. Не обижался. Даже смеялся, мол, не присоединить ли к Кардымову Гусева? Солидно: Гусев-Кардымов. Нет, говорил ему Ваня Дикманов, ты еще дослужись. А что? Да фамилия-то явно генеральская. Ну уж никак не ниже полковничьей. Полковник Гусев-Кардымов. Звучит. Ладно, согласился Кардымов.

Солнце палило зверски, спрятаться было негде. Кардымов обливался потом. Ему казалось, что его терзают клыками тигры. Он вспоминал вологодского капитана, которого солнечный млат выбил из игры. А Кардымов – играет.

Наконец послышался рокот мотора, и майор подобрался, оглядываясь. По дороге в пыли мчался раздолбанный грузовик. Раздолбанный-то раздолбанный, но разрисованный, как цирк шапито, в бумажных цветах (а это майору не понравилось). В кабине сидел один человек – шофер. Он сразу затормозил, скаля сквозь солнце, пыль и копоть зубы в улыбке, надо думать; распахнул дверь, что-то выкрикнул вопросительное.

– Салям алейкум, – ответил ему Кардымов. – Мужик, мне надо доехать в город, до царандоя. Царандой! Ферштейн?

Афганец в грязной чалме, плохо выбритый, с усами, растопыренными как солома – они и цвета такого были, от пыли, затараторил что-то. Кардымов подумал, что все-таки надо было еще хотя бы полгода сидеть в Ташкенте, учить этот язык. Он смотрел на афганца как на инопланетянина, ни слова не понимая. На «царандой» тот не реагировал. А Кардымов-то полагал, что это будет как пароль. Ну если бы приехал, допустим, этот басмач к ним в Ярославль и сказал, мол, короче, одно только слово «милиция» – что ж его б мурыжили? Сразу указали бы правильный путь.

В Кабуле это слово уже в ходу. А сюда, наверное, еще не дошло. Может, и революция не дошла? Но какая-то власть тут имеется?

– Друг, товарищ, – сказал Кардымов. – Вези в город. К начальству! Ну, в султанат! Вилайят. К губернатору. Короче, к шаху! Шах? Ферштейн? К шаху вилайята!

– А-а-а! – затряс головой водитель. – Фамиди, Садикулла фамиди, а.

Обрадованный Кардымов обошел грузовик и залез в кабину, но чемодан не помещался, мешал. Грузовик был, наверное, китайский. Или производства еще каких-либо пигмейских народов. Водитель тронул его за плечо и указал на кузов. Кардымову не хотелось расставаться с чемоданом. На этот счет их предупреждали, мол, народ там гостеприимный, но слишком бедный, не успеешь оглянуться и т. д. Да, это только в былинах Великой Октябрьской революции бедность не порок, а достоинство. Все-таки пришлось майору уступить. Но, заглянув в кузов, он увидел распластанные там окровавленные бараньи, кажется, шкуры. «Ёшь твоё!..» – тихо выругался Кардымов.