Олег Ермаков - Арифметика войны

Уже на следующий день Глинников с залепленным пластырем носом, с замазанными кремом синяками, печальный и тихий, то и дело заваривая свежий горчайший кофе и пия его, морщась – но не от горечи, а от воспоминаний и боли в опухшей ноге и набитых скулах, писал: «Тяжка, опасна работа сплотчиков на реке… Среди лучших надо отметить Захарову С.М., Васильеву С.Б., Макарову Н.Ф. Они являются передовиками соцсоревнования… (зачеркнуть) передовиками труда и победителями соцсоревнования. За день бригада сплачивает до четыреста кубометров бревен.

А ведут плоты по реке – около тридцати плотов за раз – всего два человека: Виктор Данилович Молостов и Борис Андреевич Фокин, капитан и механик катера “Мирный”, ударники соцтруда, чьи фотографии украшают доску почета сплавконторы.

С этими простыми приветливыми людьми я познакомился погожим летним утром. Солнце освещало реку, мост, территорию сплавконторы, чудесно и свежо пахло смолой, опилками… День обещал быть ясным».

А что он еще мог написать?

Глинников обитал в общежитии, сбежал от родителей, главным образом от бабки, не дававшей ему слушать «Кашмир»; она уже не выходила из дому, все хворала и изводила его поучениями, требовала, чтобы он слушал благородную музыку: Глинку, Чайковского, Козловского, – а не этих диких душедеров. У редактора Велиханова, крупного, грубоватого человека, тем не менее умевшего тонко понимать своих сотрудников, комендант общежития был хорошим знакомым, он и выделил Глинникову комнатку. В ней едва умещались стол и койка. Но Глинникову этого было довольно. На столе стояли тарелки, чашка, чайник, валялись пачки папирос, газеты, журналы, рукописи, книги – «Паломничество в страну Востока» и пр. На стене висела раскаленно-кирпично-желтая карта Афганистана. Возле койки на табуретке стоял магнитофон «Весна». Его и слушал Глинников, сидя на раскладушке и роняя пепел на брюки, на тапки.

Соседи стучали в стены и по батареям, а голос Планта взбирался, взбирался по кручам «Кашмира», наконец достигал предельной высоты, дальше уже продвигаться было некуда – только вниз, но, последний раз вздрогнув от напряжения, он срывался и начинал спокойно парить. Черт возьми! Сколько лет было этому парню?! И что он знал о Востоке? Другое дело Гессе, мудрец, совершивший, кстати, реальное паломничество в Индию, которое его разочаровало. А вот мыслительные вылазки доставляли высокое наслаждение. Высокогорье Гессе лежало не за облаками. Путь туда был открыт. Но он требовал определенных навыков, дисциплины, труда. А с Плантом туда можно было попасть легко и быстро. Впрочем, туда ли?.. Интересно, что бы сам Гессе сказал, выслушав «Кашмир»? Ну, вопрос, как сразу может показаться, не столь уж и дик. По крайней мере его Гарри из «Степного волка», боготворивший Моцарта, слушал и пытался понять джаз. Но Гарри немного смешон. Изломанный припадочный рафинированный интеллектуал все-таки как-то мало похож на хищника, зверя. В этом самоназвании есть какая-то натяжка. Интересно, что бы об этом сказал кто-нибудь из ребят, оказавшихся в Черном квадрате? Да что, вот Борис с катера «Мирный» дал свой увесистый ответ. Глинников уже не держал зла на него, плохо ему было вообще, оттого, что как-то не так все получается у него в жизни. Все наоборот. Хотел стать железнодорожником – стал журналистом. Хотел написать большую интересную книгу – кропает какие-то статейки-подтирки.

…В грохоте барабанов и воплях Планта и стуке соседей вдруг раздался резкий электрический звонок. Не открою, решил Глинников. Звонок повторился, и затем сквозь тонкую дверь послышался чей-то знакомый голос. Под Глинниковым затрещали пружинки раскладушки, он прошел в прихожую, служившую и кухонькой, переспросил, кто это, Влад или не Влад? «Влад, Влад», – ответили из-за двери, и он открыл. На пороге стоял невысокий крепыш с соломенными волосами, в цветастой рубашке с расстегнутым воротом, в руке он держал пакет.

– Ого, кто это тебя так отделал? – спросил он, входя. Глинников закрыл за ним дверь. Влад окинул взглядом комнатушку, пропахшую табачной горечью, задержал взгляд на раскаленной карте, скептически качая головой.

– Так что, асфальтовая болезнь?

Глинников прокашлялся, заправил постель, попробовал причесать волосы, но те топорщились. «Да-а…» – протянул он, озираясь. Взял пепельницу и вытряхнул окурки. «Садись куда-нибудь». Влад попросил открыть форточку. Он не курил, и запах табака действовал на него угнетающе. Глинников исполнил его просьбу. Влад попросил также расчистить место на столе. Глинникову пришлось убрать со стола тарелки с картофельной шелухой, засохшими хлебными корками и головками от кильки, закопченную кастрюлю, смести крошки и пепел. Влад достал бутылку крепленого вина «Кубань», поинтересовался насчет закуски и, получив невразумительный ответ, пробормотал, что так он и знал, и выложил на стол кусок сыра, несколько антоновских яблок и круг ливерной колбасы. Глинников приободрился, спросил, что у Влада за праздник, неужели преставился парторг на заводе или… очередной генсек?

– Я всю субботу просидел в берлоге, радио нет, вот только слушаю магнитофон, – говорил Глинников, выключая магнитофон и снова пытаясь пригладить вихры.

– Вижу, – бодро отозвался Влад. – Все как обычно: сплин, разруха. А у меня – революция, переворот сознания.

Влад с усмешкой, вызывающе взглянул в помятое лицо друга с печальными желтоватыми пятнами синяков.

– Нет, сперва скажи, с кем ты побился? С соседями? Я бы на их месте давно выселил тебя, депортировал прямиком в «Кашмир».

– Был бы премного благодарен, – с кроткой улыбкой ответил Глинников.

Влад тряхнул соломенными волосами.

– А, твоя старая песенка!.. И отличная отговорка: вместо того чтобы жить. Есть у тебя чистые стаканы?

Глинников выставил единственный стакан и чашку, потемневшую от крепкой заварки. Влад, кривясь, поглядел на посуду и напомнил, что по натуре он не брезглив, но флотская привычка – это уже вторая натура, и здесь она явно сильнее.

– Пора бросать эти замашки, – проворчал Глинников, но встал и сходил в прихожую, где была раковина, вымыл чашку и стакан.

Влад откупорил бутылку и налил темно-золотистого вина. Глинников порезал сыр, колбасу, разрезал два яблока. Влад взял стакан, Глинников чашку.

– Выпьем за настоящие маленькие революции сознания, а не глобальные авантюры.

Они чокнулись и выпили, Глинников единым духом, Никитаев медленными глотками, щуря зеленоватые глаза в светлых ресницах.

– Так что же случилось? – спросил Глинников, хрустя яблоком.

– Да, в общем, ничего особенного. Я ушел с завода, – ответил Влад.

– Ушел?

– Ага. Меня вдруг осенило, что я нанимался работать на завод, а не в дом терпимости. Ведь от бонз заводских только и слышишь: потерпите, поднажмите. В конце месяца всеобщая мобилизация: все на борьбу с планом. А доходит дело до обещанного: премии, жилье, – не сейчас, говорят, в следующий раз, потерпите. Вот и все.