Владимир Алеников - Звезда упала

Надя безнадёжно кивнула, затушила сигарету. Живыми они их скорее всего никогда больше не увидят, куда бы, в какие фашистские руки ни передали этого раненого партизанского командира и доктора Астахова.

— Тебе сейчас лучше уйти, — попросила она. — Штефнер и так рвёт и мечет. Я сама к тебе забегу, как смогу.

Надя убежала.

Вера посмотрела ей вслед и уныло побрела обратно, в морозную тьму.

Шла, глядя перед собой невидящими глазами. Если бы не это несчастье, она уже через час навсегда освободилась бы от кошмарной трясины, в которую всё глубже погружалась с каждым днём. Последняя надежда выкарабкаться рухнула.

Трясина и до этого держала её цепко, планомерно всасывала в себя, а теперь окончательно вцепилась в неё мёртвой хваткой.

На следующей неделе, в среду, всё население Дарьино было вновь собрано на площади перед комендатурой.

Вера и Надя молча стояли в общей толпе, крепко держали друг друга за руки. Безостановочно валил мокрый снег, стоило чуть-чуть поднять лицо вверх, как он тут же залеплял глаза.

Со вчерашнего дня площадь сильно изменилась. Посреди неё возвышались две свежесколоченные виселицы. Рядом переминались на морозе Генрих Штольц с Петером, знакомые Вере эсэсовцы, переводчик Клаус, полицаи с покрасневшими от холода лицами.

Под одной из виселиц солдаты поставили на ящик сильно приволакивающего ногу доктора Астахова. Доктор одним глазом глядел на толпу, другой заплыл настолько, что открыть он его не мог.

Петлю второй виселицы набросили на шею раненого партизанского командира. Тот, похоже, был в сознании, но вряд ли чётко осознавал, что с ним происходит, настолько бессмысленным казался его взгляд. Бинты с него большей частью сорвали, а те, что остались, превратились в грязные, пропитанные сочившейся кровью тряпки. Стоять он не мог, его поддерживали с двух сторон, чтобы не дать обвиснуть раньше времени.

— …так будет с каждым, укрывающим партизан или помогающим им, — говорил тем временем Клаус.

Его гнусавый невыразительный голос разносился далеко в воздухе.

— …недонесение о подобном преступлении также приравнивается к преступлению. Все, кто что-то знает о партизанах, должны немедленно сообщить об этом в комендатуру.

Переводчик замолчал.

Тишина внезапно установилась такая, что стало слышно, как мягко падает снег. Потом где-то вдали залаяла собака, ей ответила другая, и кто-то в толпе вдруг закашлялся, болезненно, по-стариковски.

Надя повернулась на кашель, увидела деда Семёна. Тот зажимал себе рот рукавицей, но по-прежнему судорожно вздрагивал.

Клаус по-собачьи взглянул на коменданта, давая понять, что закончил перевод. Генрих Штольц вздёрнул подбородок, в свою очередь переглянулся с одним из эсэсовцев. Тот неспешно кивнул.

Штольц бегло оглядел ждущих его сигнала палачей и коротко отдал команду.

Вера в ужасе отвела глаза, наткнулась на чей-то пристальный, ненавидящий взгляд, не сразу узнала почтальоншу Пашу, закутанную в заснеженный шерстяной платок.

Раздался звук вышибаемых из-под ног ящиков, и над площадью снова повисла гробовая тишина, прерываемая лёгким поскрипыванием.

Вера почувствовала, как Надя изо всех сил сжимает ей руку.

Когда она вновь решилась посмотреть вперёд, тела казнённых уже перестали дёргаться, мерно покачивались на верёвках.

Наступил новый, тысяча девятьсот сорок второй год. Подруги думали встречать его вместе, но ничего не получилось, Надю назначили на ночное дежурство. На настойчивые же приглашения Генриха отпраздновать Новый год с ним Вера отвечала вежливым, но категорическим отказом.

В результате в новогоднюю ночь осталась одна, впервые за всю свою жизнь.

Ровно в двенадцать часов подошла к фотографиям на стене, поздравила Наташу и Мишу, пожелала скорой встречи и завершения ужасной войны, разметавшей их по разным сторонам. Потом открыла дверь, вышла на крыльцо, кутаясь в шерстяной платок.

Прислушалась к ночному шуму леса, остро чувствуя своё невероятное одиночество в тёмном холодном мире. Край платка около подбородка постепенно покрывался ледяной коркой.

Вера глубоко вдохнула морозный воздух. Всё ещё будет хорошо, она дождётся их, они все обязательно опять соберутся.

Но для этого следует предпринять ряд необходимых, хорошо продуманных действий. Не может же она встретить своих родных людей с немецким ребёнком в животе!..

Во что бы то ни стало надо освободиться от него, пока никто не узнал, пока ещё есть время.

Завтра может быть поздно. Подозрительные взгляды как немцев, так и односельчан, ежедневно преследуют, осматривают, обшаривают её. Ей стоит огромных усилий держаться как ни в чём не бывало.

Вера окончательно замёрзла, вошла обратно в дом, где потрескивала жарко натопленная печка. Выход в студёную ночь неожиданно вселил в неё мужество.

Единственное её спасение — выкидыш, и она всё-таки спровоцирует, добьётся его, выбросит из себя чужеродную, немецкую плоть, очистит, наконец, своё измученное непосильной ношей тело.

Причём она это сделает немедленно, сейчас!

Вера подставила табуретку, подтянувшись, с трудом вскарабкалась на платяной шкаф, тяжело дыша, посмотрела вниз. Внезапно ей стало страшно. Там, внизу, был твёрдый дощатый пол. При падении можно переломать ноги, разбить голову, всё что угодно может случиться…

Но выхода не было.

Вера зажмурила глаза и прыгнула вниз.

С размаху приземлилась на носки и тут же по инерции резко упала назад, больно ударила кобчик. Перевернулась, уткнулась лицом в доски пола и какое-то время лежала ничком, прислушиваясь к себе. Потом с приглушённым стоном медленно поднялась и, сжав зубы, опять полезла на шкаф.

Она прыгала со шкафа на пол ещё несколько раз, ударялась об пол разными частями тела, покрывалась болезненными синяками, всякий раз надеясь, что это случится.

Но всё было бесполезно. Проклятый немчонок крепко сидел внутри её лона, ни за что не желал покидать его.

Холодный, пепельный рассвет первого дня нового года, заглянув в заиндевелое окно, застал Веру скорчившейся на полу возле остывающей печки.

Сил у неё больше не оставалось, за эту ночь она израсходовала их все целиком. Теперь оставалось только горько плакать и одиноко выть от ушибов, от физической боли, от сознания своего безнадёжного несчастья.

Спустя несколько дней она предприняла новую попытку избавиться от плода, сделала горячую ванну для ног из горчичного порошка, который принесла Надя. Подливала кипяток в ведро, кусала губы от обжигающей, острой боли, но терпела.

Ноги уже через полчаса стали красными, словно обваренными. Она выдерживала боль, сколько могла, потом вынула их, с трудом дотащилась до кровати.