Олег Блоцкий - Самострел

— Ого!

Шурик помялся немного, а затем решительно поставил бутылку водки на стол перед Зинченко и заканючил:

— Михалыч, в колонну идешь. Будь другом — сдай кондер. Третья часть тебе. Ну, Михалыч, одна только надежда — ты. Через месяц-другой жара на убыль — кондеры в цене упадут.

— Правильно мыслишь, — устало согласился Зинченко и плюхнулся на кровать, — если не сезон, значит, и не цена. Это у нас только — зимой и летом одним цветом. Когда что увидел, тогда и хапнул. А на Западе, брат, дубленочки аккурат под зиму дорожают, а рубашечки легонькие — к лету. Да и не продают меховые шапки летом, а плавки — зимой. На что Афган дыра дырой, и то по этому принципу действуют. Что и говорить — бизнес. У него свои законы.

— Вот видишь, — оживился Шурик, — так лучше кондер сейчас толкнуть, пока возможность есть.

— А кто тебе сказал, что она есть? — удивился Зинченко и забросил ноги на кровать.

— Ведь едешь?

— Еду.

Озадаченный Шурик раскрыл рот и хлопал недоуменно глазами.

— Ну, Михалыч, — только и мог выдавить он.

— Что, Михалыч? Что, Михалыч? — разозлился Зинченко. — Я тридцать шесть лет Михалыч, а толку? Русским языком повторяю — у меня две машины под завязку. Зенитные установки не разворачиваются из-за этого. Представляешь, если духи обстреливать начнут? Или думаешь, это все так себе: захотел Михалыч, взял, что ему дали, вывез, деньги привез и разделил потом по договору. Как бы не так! Попробуй, вывези сначала. Сейчас все колонны лично замполит проверяет. Ладно, договорюсь с ним — вывезу. Потом надо сдать. Эти комендачи каждый шаг твой пасут, только и ждут момента, чтобы, как шакалы, в тебя вцепиться. И не забывай — не на прогулку еду. Духи сейчас вообще озверели — стреляют нас, сволочи, и в Аминовке, и на Уланге, и в Айбаке, и под Дашами. В прошлый раз вон, за Джабалями, когда возвращались, слева долбить начали. Бойцу, что за установкой, ногу насквозь прошили. Он из седушки выпал, машину тряхануло — чуть в кювет не улетел. Схватился за борт руками, висит, ногами болтает, орет матом, но держится. Представляешь! Два километра так провисел. А я к нему из кабины на ходу да под пулями пробирался. Как под колеса не свалился, как духи не укокошили — до сих пор не пойму. Сюда приехали — в сортир побежал. И смерть как хочу, и ничего не получается. Целый час облегчиться не мог. Только начинаю успокаиваться, расслабляюсь, а как вспомню выстрелы эти, дикие глаза пацана, — все опять внутри сжимается, и ни в какую. А ты говоришь — третью часть. Пополам, и точка, — решительно закончил Зинченко.

— Михалыч, как земляку!

— Потому и пополам. С кем-нибудь другим — разговаривать вообще не стал бы. Я свои деньги и так сделаю. Товара везу достаточно. Зачем мне твой кондер? Рыскать, искать покупателя, предлагать, торговаться? Я по-крупному сдаю, партиями. Сдал все оптом, получил пайсу, и будь здоров. Сейчас везу то, о чем договорился с бачами раньше. Товар в машине лежит. Деньги у бачей, я уверен, уже отсчитаны и в пачках, резинкой перетянуты. Осталось только скинуть все им в руки и бабки забрать. Никакой возни. А с кондером — морока. И после этого третью часть? Я, если за дело какое берусь, сразу говорю, сколько это стоит. Юрик, кстати, знает об этом.

— Какой Юрик?

Зинченко перевернулся на бок, щелкнул пальцем по сигарете — пепел спланировал в снарядную гильзу — и сузил глаза.

— Думаешь, не знаю, что это Юрика кондер? Это он, стервец, тебя уговорил ко мне по-землячески подойти. За это третью часть тебе обещал.

Шурик покраснел и отвел глаза.

— Да брось, не девица, поди, — хмыкнул Зинченко, — кто в полку не знает, что Юрик откуда-то кондер спер и сейчас побыстрее его продать хочет. Вам, вольнягам, выехать и выйти никуда нельзя. Вот и мучаетесь. Здесь продавать не хочет. Во-первых, дешевле будет, а во-вторых, боится, что обманут.

— Как?

— Очень просто. Отдает кондер какому-нибудь начальнику патруля, который возле дуканов стоит. Тот приедет из города, привезет половину стоимости и скажет, что только и удалось сторговаться за такую сумму. А потом они ее еще раз поделят пополам. Одну часть Юрке за товар, другую — патрульному за то, что продал, за риск, так сказать. А ведь продал он его за полную цену. Только мужик-патрульный часть утаил. Вот и весь обман.

— А Юрка?

— А что твой Юрка? Он при торге стоял? Видел? Доказать все равно не сможет и жаловаться никуда не пойдет. Даже если патрульный вообще ни копейки не отдаст.

— Как так?

— А вот так! Придет и скажет, что только кондер в дукан затащили, только собрался деньги забрать, как тут комендант зоны подъехал. Патрульный, конечно, ноги в руки и давай жару оттуда. Деньги, естественно, не успел забрать.

— Потом, что ли, забрать нельзя?

Зинченко засмеялся.

— За что люблю тебя, Шура, так за наивность! Яснее ясного, что он все сдал, пайсу получил, только возвращать не хочет. Случаев таких сколько угодно было. О них только вслух не говорят. Пойдет, что ли, Юрка к замполиту и скажет: «Вы знаете, я уворовал кондиционер, отдал, допустим, Сидорову, тот вывез его, сдал, а деньги возвращать не хочет. Накажите его, пожалуйста».

Шурик хихикнул.

— Самому смешно. Сидорову, в принципе, ничего не будет, а Юрку вышвырнут, как паршивого кота. С вашим братом в этом отношении проще. Вы сами сюда ехали, а нас посылали. И меня Союзом испугать…

Отсмеявшись, Зинченко встал босыми ногами на пол и взял бутылку с фанерки. Сделал несколько глотков, помотал головой и протянул воду Шурику.

— Юрка знает, что я единственный в полку, кто его не обманет.

— Поэтому и просим тебя! — жалостливо протянул Шурик.

— А ты при чем тут?

Вольняга поперхнулся минералкой и загнанно посмотрел на прапорщика.

— Денег не терпится заработать? Да не отворачивайся! Я не замполит — гадюкой в душу не заползаю. Понимаю, Санек, тебя. Недавно приехал, пару раз нелегально вырвался в город, зашел в дуканы, увидел, что там, и обомлел. Как так? Страна забитая, отсталая, война идет, а полки прогибаются от товаров, не в пример нашему процветающему Союзу. И сразу захотелось все купить: шмотки, аппаратуру. Мыслишки даже появились — дома торгануть чем-нибудь, деньги сделать. Не так ли?

Пустая бутылка заплясала в руках гражданского.

— Да не бойся ты своих мыслей. Все вокруг об этом думают — как прикупить побольше да в Союз утащить. От бедности это нашей, Шура, идет, от зарплаты мизерной да оттого, что на родине в магазинах пусто, хоть шаром покати. А чеки эти? Не деньги, а слезы. Неужели, если бы я получал больше, стал бы дела иметь с черномазыми?

Зинченко потускнел, кинул подушку к стене и вновь развалился на кровати.

— Вот я думаю все время. Как же так? Я в колонны хожу. Горел два раза, ранен был, а получаю всего двести сорок чеков. И «фин» наш, прапорюга-кассир, который все время в штабе сидит, эти самые чеки мне раз в месяц отстегивает, столько же получает. Где справедливость?