Сергей Тютюнник - Непримиримые (сборник)

– Замучили они меня, – качает головой Георгий. – Психическая инквизиция. Все сочувствие из меня выбили. После этой истории в поселке я ингушей пожалел, но теперь вся жалость выветрилась.

– Ты раньше осетинам сочувствовал, – говорит Сергей.

– Я уже им всем по очереди сочувствовал, потом всех по очереди осуждал, а теперь такая каша в голове, что уже знать ничего не хочу. Отключиться бы…

– Еще те два народца… – роняет Невестин и закуривает. – И здесь ведь предстоит служить. Поговаривают, место постоянной дислокации полка сюда перенесут.

– Я тут долго не выдержу, – крутит головой Георгий.

– Жора, два взводных из второго батальона рапорта написали на увольнение из армии.

– Ну и что? – не удивляется Чихория.

– Я тоже хочу написать, – опускает глаза Сергей. – Может быть, и ты со мной?

Георгий вскидывает брови от удивления и долго молчит. Затем, покопавшись в себе, признается:

– Вообще-то это выход. И хочется, и колется…

– Завтра утром я пишу рапорт. Лучше давай сделаем это вдвоем, – предлагает Невестин, вскинув красивое бледное лицо.

– Я подумаю, – бурчит Георгий и возвращается на улицу к нелепым шляпам и кожаным курткам ингушей. Он слушает их рассказы до рассвета, молчит и курит… Утром на КПП приходят женщина «в возрасте» и пожилой мужчина (конечно, в шляпе и кожаной куртке).

Женщина представляется Чихории начальницей местного радио, а мужчина – каким-то замом главы местной администрации. Они – к командованию полка. В ожидании пропуска редакторша кривит губы и рассматривает ссадины на лице Чихории.

– Уезжали бы вы отсюда, – говорит она Георгию. – Из-за вас нам, русским, теперь тут житья не будет.

– Что вы говорите?! – возмущается ее спутник-ингуш. – Что о нас могут подумать?!

Чихория не успевает ответить. Приходит посыльный с разрешением пропустить гостей к командиру.

Через полчаса они выходят вместе с Савиновым. Полковой «комиссар» идет на радиоузел с обращением к местным жителям, который хочет объяснять то, что и самому не очень понятно.

Чихория дожидается смены наряда и пишет рапорт вместе с Невестиным, требуя увольнения из армии.

– У вас что, крыша поехала, мужики?! – чешет лохматую голову Иванченко…

Перед обедом на совещании в тесной комнате штабного барака командир полка с воспаленными от недосыпа глазами трясет рукой с зажатыми в ней листками.

– Девять офицеров рапорта написали! – широкие ноздри командира раздуваются. – Считайте, что девять изменников в наших рядах! В такую минуту! Когда полк выполняет боевую задачу!..

Тонкая кожа на черепе измотанного Савинова ходуном ходит.

– Они будут уволены! – кричит он. – Но только после того, как полк выполнит приказ! Если эти офицеры думают, что, подав нам свои бумажные фитюльки, они уже могут быть свободны – это глубокое заблуждение. Покинут полк – предстанут перед военным трибуналом. Судить будем. А пока… – Поворачивает Савинов высохшее лицо к командиру: – Владимир Иванович, именно роту Иванченко поставим на границе вместо десантников? Там оба командира взвода рапорта подали. Третьего взводного там нет, сержант на офицерской должности. Я чувствую, был бы офицер, и тот рапорт написал бы.

– Разбегутся с границы, – говорит командир и двигает нервными ноздрями. – Я им не верю.

– Никто никуда не разбежится, – высовывается Сашка Иванченко. – Мои люди на подстанции кровь проливали. Двое раненых. Ингушей из-под огня выводили. Никто не струсил. А эта вся политическая неразбериха действует на солдат и офицеров разлагающе. Мои взводные морально подавлены. Их понять можно.

– Правильно! – бурчит кто-то, не поднимая головы.

– Что правильно?! – вскидывается Савинов. – Что правильно?! Вы Родине присягали стойко переносить все тяготы и лишения!..

– Было бы ради чего! – осмелел еще кто-то из ротных. – Нам тут в рожу плюют, по ночам стреляют, Россию и армию проклинают, а мы не смеем ответить. Все провокаций боимся. Еще и помогаем.

– А вы хотите тут большую кавказскую войну развернуть, убивать всех, кто вам лишнее слово скажет? – поднимается с места командир. – Такого не будет! Любой ценой нужно удержать мир. Хватит крови! И с одной, и с другой стороны толпы обиженных и обозленных людей. Все напичкано оружием. Тут одной спички достаточно, чтоб грохнуло, как в пороховом погребе… Да, херовая в стране политика! Херовая власть! И я не боюсь это говорить вам открыто. Но если и мы с вами, армия, расклеимся, то тогда Россия рухнет, как рухнул Советский Союз! Это всем понятно?!

Офицеры слушают молча, глубоко вздыхая и скрипя зубами.

Командир ждет несколько секунд, осматривая немытые, со слипшимися волосами, склоненные головы своих подчиненных.

– Раз всем понятно и вопросов больше нет, повторяю: на провокации не реагировать! Языки свои шустрые засуньте и терпите! Так надо! Оружие применять только в крайнем случае, когда явная угроза для жизни личного состава! И только в этом случае и ни в каком другом!

Командир замолкает, переводит дух и ищет глазами Иванченко.

– А твоя рота, раз она такая смелая, как ты говоришь… Согласен с «комиссаром» – пойдет на границу менять десантников! Посидите в открытом поле, чтоб служба медом не казалась. Понял?

– Понял, – вскакивает с места Сашка.

– А теперь всем приятная новость! – успокаивается командир, скользя взглядом по грязным головам офицеров. – Мой зам по тылу подполковник Чахкиев сейчас разворачивает за казармой полевую баню. Всем помыть личный состав! А то уже до вшей недалеко. Да и самим помыться!

Дверь внезапно распахивается. Все поворачиваются. Посыльный с КПП с перепуганными глазами кричит, глядя на командира:

– Перед воротами митинг! Ингуши орут, что какая-то военная машина стукнула «Волгу» на перекрестке и удрала! Целая толпа сюда рвется!

– Блядь! Только этого не хватало! – падает на стул командир…

– «На границе тучи ходят хмуро», – мурлычет песню Иванченко, прощаясь с десантниками. – Где же тут проходит эта самая граница?

Капитан-крепыш с голубым шевроном на рукаве жмет ему руку:

– Где стоишь, там и граница. На дудаевцев внимания не обращайте. Они обычно подъезжают на «уазиках», поматюгаются в наш адрес и уезжают… В общем, держись, пехота!..

Десантники оставляют роте Иванченко перегороженное железобетонными блоками шоссе, окопы для солдат и для техники и глубокие влажные ямы под палатки. Целый день солдаты и офицеры обустраиваются: застилают деревянными лагами глинистую жижу в ямах, устанавливают в палатках печки-буржуйки, режут в земле ступеньки, стелят матрасы на ящики из-под снарядов.

– Поскольку из-за передислокации помыться рота не смогла, завтра сделаем так, – говорит Иванченко своим офицерам. – Будем ездить повзводно. Вы поочередно со своими людьми, я – с третьим взводом. Я с Чахкиевым и командиром договорился. Сделают нам баньку. А то уже сами себе воняем…