Сергей Тютюнник - Непримиримые (сборник)

Когда стало ясно, что банда из городского квартала ушла, а проводник все плутал с ротой отмеченного шрамом лейтенанта по округе, что-то объясняя на непонятном фарси, Титенко уже все решил для себя.

Проводник боялся его. Он суетился и заглядывал Титенко в глаза. Стал держаться поближе к Касьянову… Потом Титенко устал бегать по грязным дворам, окликнул идущего впереди проводника и, зажмурившись, выстрелил ему в грудь. Лейтенант покраснел, привалился спиной к стене и обреченно спросил:

– Ну на хера?

– Я не верю ни одному…

Но лейтенант не дал ему закончить. Он поднял на Титенко похолодевшие глаза и сказал:

– Я знаю, что ты не веришь «ни одному ихнему слову». Но я тебя за это отдам под суд. – И лейтенант, погладив побелевший на фоне красной щеки шрам, перевел взгляд на остывающего в луже проводника-афганца.

Титенко широкой ладонью размазал пот по лицу и хитро улыбнулся:

– Я и вам, товарищ лейтенант, не верю… Пошли к машинам, хватит людей морить.

Это была сытая батарея. Дух жареных лепешек витал над закопченными стволами гаубиц. Дух дикой ухи плыл над толстыми стволами орудий, и все голодные дети рвались под их узкую тень. Сытость батареи происходила от близости к бетонной дороге и неорганизованной природе. Сытость артиллеристов происходила от щедрых автомобильных колонн и мутной реки. От советских консервов и ленивой желтой реки, ползущей по спинам мелкой рыбы своей.

Голодные дети рвались на сытую батарею, и движение их было неудержимо. Артиллеристы, поснимав ремни, дробили толпу детей на мелкие группы и, только отшлепав поясами по детским задницам, выстраивали какое-то подобие очереди, чтоб накормить всех равномерно, а не только самых наглых. Кормили только небольшие группы, потому что в единстве своем голодные дети страшны разрушительной силой.

Раза два в неделю командир батареи капитан Витя Шуваев выдавал солдату Кольке Константинову ящик гранат и говорил кошке Маньке, регулярно появлявшейся в этот момент:

– Маня, када вы уже нажретеся?

Кошка Манька, самоуверенная и гордая, ничего не отвечала грубому Вите Шуваеву. Кошка Манька, с растрепанной серой шерстью на груди, знала: гранаты выдают – к рыбе. Она становилась на задние лапки и, нетерпеливо повернувшись на них вокруг себя, дожидалась конца инструктажа по мерам безопасности. Инструктаж по мерам безопасности при обращении с гранатами капитан Витя Шуваев проводил с солдатом Колькой Константиновым всегда одинаково. Выдав ящик гранат, он кивал на него плохо бритым подбородком и говорил:

– Сатри! А то задумаешься!..

Больше Витя Шуваев ничего не говорил. «Сатри» означало «смотри», «а то задумаешься» означало предостережение Кольке Константинову, потому что он был человек контуженый, задумчивый и через задумчивость пострадавший. Раньше Константинов служил водителем машины в автороте, и, находясь под машиной во время ремонта, он по задумчивости проглотил торчавший в зубах болт. Через это ему в медсанбате резали середину живота и доставали тот болт. Командир автороты, горячий и взбалмошный, не мог долго терпеть задумчивость Кольки Константинова и договорился с начальством перевести солдата от себя куда-нибудь подальше. Так Колька стал пулеметчиком на бронетранспортере. В первом же бою на трассе, когда сопровождали колонну с грузами, он не смог попасть пулями по афганским пацанам, ставившим мины на дороге. Бронетранспортер подорвался, и Кольку контузило. Его снова перевели в другое хозяйство, на этот раз к артиллеристам.

Батарея Шуваева была очень далеко и от автороты, и вообще от полка. Колька Константинов прибыл туда вместе со своей контузией, задумчивостью, толстым красным шрамом на животе и порчеными зубами. Его определили за повара. Два раза в неделю Колька Константинов брал гранаты и шел на речку вместе с гордой Манькой, чтобы глушить мелкую рыбу маринку.

Батарея стояла на берегу реки в том месте, где при короле находились таможня и мост. Таможни теперь не было, а мост стоял новый, построенный русскими в начале шестидесятых годов. Его и охраняла батарея Шуваева.

Таможню взорвали давно. Глинобитные ее останки долго стояли под солнцем без надобности, окон и крыши. Артиллеристы из автомобильных скатов, снарядных ящиков и камня возродили три небольших здания бывшей таможни и затянули окна целлофаном. Целлофан был не по бедности, а из-за невыносимой для тонкой натуры стекла стрельбы, когда артиллеристы начинали гонять по степи кочующую душманскую банду. От этой стрельбы в стеклах происходило дребезжание, сотрясение и полный развал…

Колька глушил гранатами рыбу, жадная и гордая Манька смотрела на воду с нависшего над берегом камня, а капитан Витя Шуваев глядел на близкий город и думал про то, что даже если бы его батарея выпустила по реке весь свой залп, все равно оглушенной рыбы не хватило бы, чтобы накормить всех голодных людей города. И Витя вспомнил своего маленького сына и жену, вспыхивающую по пустякам и писавшую раз в неделю злые от одиночества письма.

Контуженый солдат Колька Константинов задумчиво глядел на желтую от глины воду и с любопытством слушал глухие взрывы. Это было интересно, требовало размышлений и воображения. Он представлял себе, как тесно гранате в воде, как рвутся в разные стороны ее кусочки, как вода их не пускает, а они пробиваются по ломаной кривой под волнами, а рыба, стиснутая между текущей спокойно и взорванной водой, трещит ребрами и слепнет. Ниже по течению контуженую рыбу вылавливали в густую маскировочную сеть. Колька шел на «таможню» и варил уху. Дети сходились на ее запах. И Манька возле кухни хрустела рыбьими скелетами. Обед.

Из всей голодной оравы детей Константинов выделял маленького мальчика, который почти не ругался русским матом, да и вообще говорил мало и просил молча. Он не плакал, когда у него старшие пацанята отбирали лепешку, а снова подходил к кухне и вопросительно смотрел на Кольку большими глазами. Колька грозил кулаком обидчикам и давал мальчику еще одну лепешку. Тот при Константинове прятал ее на грязный голый живот и бежал сквозь толпу назойливых и вредных детей, поднимая невысокую пыль коричневыми пяточками. Он, как регбист, протискивался сквозь толпу цыплячьим своим телом, прижимая к животу лепешку двумя руками. И если его не догоняли на отрезке пути от батарейской кухни до моста через реку, то дальше уже не преследовали. С моста мальчик оборачивался на батарею и, остановившись на секунду, бежал дальше – кормить кого-то. Если его настигали до моста, то подставляли ногу, и пацаненок стремительно уходил носом в пыль, не имея возможности поддержать себя руками, потому что прижимал ими к животу лепешку. Стиснув зубы и хрустя песком во рту, он цеплялся за расползающуюся лепешку тонкими пальцами, но был слишком слабосильным – лепешку забирали. Тогда он снова шел к кухне и совершенно сухими черными глазами смотрел на повара Кольку Константинова. Константинов тогда жалел его больше остальных, давал что-нибудь из пищи и затем сам провожал до моста.