Максим Шахов - Концентрация смерти

Прохоров понимал, что Илья прав. Пусть этот клей сварен из костей, но если он даст возможность выжить, то отказываться от такой возможности нельзя.

– Припекает, жарко, – Прохоров сбросил жилетку, хотел подложить ее под себя на табурет, но вновь его взгляд зацепился за широкую дырку в подкладке.

И хоть Михаил был атеистом, но все же считал, что предсмертные пожелания следует выполнять неукоснительно. К тому же сейчас в его руках имелось все необходимое – изогнутое шило с зазубриной и прочная дратва.

– Дело задумал, – глянув на то, как расправляет на колене вывернутую наизнанку жилетку Михаил, проговорил Филатов. – Зашьешь, будет как новая.

– На мой короткий век хватит, – попытался пошутить Прохоров.

Изогнутое шило пропороло атласную подкладку, но, когда потянулась дратва, материя разошлась. Еще одна попытка оказалась неудачной. Тонкий поношенный атлас оказался очень непрочным, потертым.

– Ничего не получится, – покачал головой Михаил. – Надо или заплатку ставить или… – он задумался.

Фролов прищурился.

– Толку от твоей подкладки почти никакой. Если бы под ней еще ватин был. А так – атлас, он не греет, а только холодит. Может, оторвать ее к чертовой матери?

– Зачем? – удивился Михаил.

– Зачем, зачем? – передразнил Михаила и хмыкнул Илья. – Портянку у меня украли. Третий день голой ногой в сапоге. Сопрела, в кровь стер.

– Чего ж ты сразу не сказал?

– Так жилетку тебе, а не мне подарили. Была б она моей, я бы сразу подкладкой по назначению распорядился бы. Нам с тобой в ней на танцы не ходить.

– Хорошему человеку не жалко.

Михаил взял в руки маленький острый ножичек, которым обрезал неровности на подошвах и стал спарывать подкладку.

– Держи, разведчик, – передал материю Фролову. – Не бархат, конечно…

Илья взмахнул споротой подкладкой, удивленно моргнул, тут же положил ее себе на ноги.

– Смотри, – прошептал он.

На материи виднелись криво и косо, торопливо написанные химическим карандашом слова и какая-то схема. Михаил почти беззвучно принялся озвучивать текст.

– «Товарищ, если ты это читаешь, то обнаружил мое послание. Мы готовили побег. Подкоп почти готов. Моих помощников уже нет в живых. Удачи вам. С коммунистическим приветом, капитан Зубков».

Прохоров с Фроловым даже стукнулись головами, так низко склонились над планом. Прерывистая, неровная линия, прочерченная химическим карандашом, читалась слабо, но в общих чертах план подкопа можно было понять. Он, несомненно, начинался в мастерских по изготовлению и ремонту скорняжного инструмента, проходил под плацем, а кончался неподалеку от колючки. Далее шел пунктир, показывавший еще неоконченный отрезок.

Открытие было настолько неожиданным, что Илья с Михаилом мгновенно позабыли обо всем жизненно важном на свете – где и почему они находятся.

– Значит, Зубков собирался-таки бежать, – выдохнул Михаил.

– И никого не сдал, – напомнил Илья. – Сильный человек. Да тут же за несколько дней можно управиться, – оценил он проделанную Зубковым с сообщниками работу.

Прохоров с Михаилом так увлеклись, что даже не заметили, как со спины к ним подошел охранник – один из пленных, вооруженный дубиной – лагерная «шестерка».

– Почему не работаем?! – крикнул он.

Прохоров хоть и был не робкого десятка, но растерялся. Ситуация сложилась критическая, стоило охраннику понять, что нарисовано на изнанке подкладки, или хотя бы просто заметить рисунок, то Прохорова с Фроловым отправили бы в расход без всякого сожаления. Причем не одних, их попутчиками на тот свет оказались бы еще двадцать заложников плюс словак Водичка, передавший Прохорову жилетку.

Михаил тут же схватил готовую подошву, принялся усердно ее шить. А вот Фролов не растерялся, повел себя мудро. Он не спешил возобновить работу, подхватил подкладку, тряхнул ею в воздухе, сложил пополам текстом внутрь и выставил стоптанную ногу. А затем заговорил. И не по-русски, а по-немецки. Мол, не видишь, портянку украли, охранников много, а порядку нет. Товарищ и помог. Подкладки не пожалел…

Если бы Илья говорил по-русски, охранник бы, несомненно, самое малое, это огрел бы его дубиной по спине. Но немецкая речь, к тому же беглая, подействовала на него гипнотическим образом, парализовала волю. Ведь немецкий язык он слышал только от своих всевластных хозяев. К тому же немец-часовой, заслышав родную речь за колючкой, тут же повернул голову, прислушался. И охранник посчитал за лучшее не проявлять самодеятельности, не зверствовать.

– Работать, – бросил он недовольно.

Фролов неторопливо стал обматывать ногу подкладкой, сунул ее в сапог.

– Арбайт махт фрай, – подтвердил Фролов, мол, работа делает свободным, затем добавил шепотом: – А теперь, Миша, ни разговоров не ведем, ни портянку мою не достаем. И так чуть себя не выдали. Бдительность и секретность, вот что нам теперь надо.

– Портянка, кстати, моя, – напомнил Михаил.

– Вот ты как, – поджал губы Илья, засовывая в них пучок деревянных гвоздиков. – Может, ты решил планом Зубкова по-своему распорядиться? Ну, что ж, занеси его немцам, сдай подкоп. Мол, ты ничего про него не знал. Один только Водичка на расстрел пойдет. А тебя простят, может, охранником предложат сделаться. Они стукачей любят.

Фролов хоть и предупреждал, что больше не стоит говорить вслух, но так разошелся, что даже стал жестикулировать. Охранник с дубиной развернулся и посмотрел в его сторону.

– Работай и молчи, – предупредил Михаил, дырявя шилом подметку.

Илья внял предупреждению, застучал молотком, забыв о разногласиях. Наступило время обеда. Поскольку офлаг, по сути, являлся коммерческим предприятием, то трудовой распорядок тут соблюдали четко, с немецкой пунктуальностью. Из громкоговорителей, укрепленных на прожекторных столбах и вышках охраны, зазвучала бравурная военная музыка. Узники выстроились в очередь у крыльца кухни. Двое пленных раздавали баланду, посудой служили пустые консервные банки. Те, кто работал на кухне, выгодно отличались сытостью от других узников…

Обычно при дележке пищи и возникали конфликты. Пленных вечно мучил голод, а потому им казалось, что порцию не докладывают. Хотя чего можно не доложить, когда разливаешь баланду, в которой на литр жидкости плавает пара гнилых листьев капусты да тонкая ленточка картофельного очистка. Если мало, можешь смело разбавить водой, калорийность от этого ни больше, ни меньше не станет. Хлеб тоже выдавали в обед одним куском на весь день. Правда, хлебом это можно было назвать лишь условно. Единственное, что было в нем от буханки, – это форма кирпичика. Содержание мог бы пояснить исключительно пекарь, умудрявшийся спечь его из отрубей, опилок и жмыхов.