Анджей Мулярчик - Катынь. Post mortem

– Как жаль срезать такие волосы, – сказала горбунья, сидевшая у окна. – А муж согласен?

– Как ушел на войну, так до сих пор и не вернулся, – сказала Анна.

– Может, еще вернется. – Толстуха-мастерица, собрав срезанные волосы, отдала их горбунье. – Вот тебе работа для нашей звезды.

– А вы знаете, что тому, кто надевает парик из чьих-то волос, достается и его судьба? – Горбунья намотала прядь волос Анны на толстый валик для раскатки теста.

– Я ей этого не желаю, – произнесла в ответ Анна.

Анна не ожидала, что благодаря этой реплике ей откроется неизвестный эпизод из жизни Актрисы. После слов Анны мастерица, по-прежнему перебирая пальцами ее волосы, как арфистка струны инструмента, сказала, что каждому выпадает своя судьба и только от него самого зависит, как он ею распорядится, согласуясь с божьими и человеческими законами или вопреки им. А по ее мнению, Актрисе надо бы три раза кряду исповедаться, учитывая, чем она занималась во время войны…

– Ведь она же не играла в театре для немцев. – Горбунья на минуту отвлеклась от своей работы с волосами и неприязненно смотрела на товарку, явно предчувствуя, к чему та ведет в их непрекращающемся споре.

– Михалинка будет ее защищать хоть в аду. – Постижер, держа в руках бритву, которой она подравнивала волосы Анны, встала теперь перед ней, чтобы видеть ее реакцию на свои рассуждения.

– Разве это правильно, когда замужняя женщина в отсутствие мужа спит в постели не одна? – продолжала она с явным раздражением. – Муж в лагере, а у жены романы!

– Но ведь она все время посылала ему передачи в лагерь! – Михалинка защищает Актрису, но это лишь еще больше раздражает постижера, лицо которой становится красным.

– Таковы актрисы. Если кто-то привык к поклонению на сцене, то и в жизни от этого не откажется. А ведь это стыдно – изменять мужу, который в лагере сидит.

Стоявшая перед Анной с бритвой в руке постижер явно рассчитывала на поддержку с ее стороны. И тогда высказалась горбунья:

– Ты злишься на нее, потому что тебя насильно выдали замуж за мясника, а он только деньги любил. Ты же не знаешь, что она мне в гримерке сказала.

– Ну, что? – Толстуха враждебно посмотрела на Михалинку.

То, о чем начала рассказывать горбунья, она больше адресовала Анне, чем товарке. И звучало это совсем не как известная всем сплетня, а скорее как откровение, которое должно было послужить оправданием для Актрисы. Да, у нее были романы, об этом знала даже ее свекровь, та самая, известная еще до войны, краковская гадалка. Именно она и сказала своей невестке, что если той необходимо мужское поклонение, то пусть она даже в это тяжелое время не отказывает себе в том, чтобы подтвердить самой себе, что она по-прежнему остается желанной для мужчин, иначе иссякнут в ней живые соки жизни, ибо ожидание – это есть медленное умирание, и после войны она станет как высохшая щепка, как дерево с подрубленными корнями, в котором весной перестают бродить соки, и тогда ее вернувшемуся мужу не с кем будет утешаться.

Михалинка говорила все это с большим чувством, не отводя глаз от Анны, словно ища у нее понимания для Актрисы. Постижерка фыркнула, как рассерженная кошка, и демонстративно пожала плечами.

– Михалинка за нее душу продаст.

– И что было дальше? – спросила Анна. – Муж вернулся?

– Вернулся, – подтвердила с удовлетворением горбунья, и теперь последние ее слова были адресованы постижерке. – А как вернулся, то аж удивился, что его жена еще прекраснее стала, чем была до войны.

Толстуха нетерпеливым жестом прервала Михалинку и обратилась к Анне, рассчитывая, что та встанет на ее сторону:

– А что вы скажете?

– Прошу вас, больше не срезайте, – сказала Анна.

В зеркале, которое подала ей мастерица, Анна увидела женщину, совершенно не похожую на ту, которую она знала всего лишь час назад. Ее глаза, казалось, стали еще больше, коротко остриженные волосы открыли щеки, подчеркнув выразительность губ. Она показалась себе гораздо моложе. Да, возможно, она теперь выглядела юнее, но на самом деле Анна чувствовала себя человеком, который, сменив кожу, неожиданно осознает, что не может перестать быть самим собой…

– Что ты наделала? – Буся ходила вокруг Анны, как вокруг афишной тумбы. – Анджей бы тебя не узнал!

Буся не скрывала своего возмущения: как Анна могла такое сотворить? Неужели это дань моде? Это же не в ее стиле! Тогда Анна вынула из сумочки заработанные деньги и вложила их в руку Буси. И только тут Буся обняла ее, она гладила ее короткие волосы, как будто хотела этим жестом поблагодарить ее за принесенную жертву.

Ярослав явился неожиданно, держа под мышкой большую картонную коробку. Он смотрел в недоумении на Анну, как будто перед ним был совсем другой человек, а не тот, которого он знал по фотографиям в лагере.

– Какое изменение! – сказал он, ставя коробку на стол.

Ника это изменение оценила по-своему:

– Ты выглядишь как во времена санации! – сказала она, подсовывая Ярославу альбом с семейными фотографиями. На одном из снимков Анна сидит верхом на лошади, а коротко стриженные волосы словно пейсы падают ей на щеки. Рядом с ней Анджей: он сидит на лошади и держит в руке жокейскую шапочку Анны. Он с нежностью смотрит на жену, которая триумфальным жестом поднимает над собой лисий хвост.

– Мама победила тогда на скачках в честь святого Хуберта. – Ника перевела взгляд с фотографии на Анну. – Она была тогда лучше всех!

– И такая красивая, – вздохнула Буся, склонившись над альбомом.

– В этом она не изменилась, – сказал Ярослав, внимательно глядя на Анну и словно ожидая ее реакции на это замечание. Он был всегда настороже, как спящий на солнце пес, готовый в любую минуту сорваться с места и броситься в погоню за котом. И в тот момент, когда он сравнивал теперешнюю Анну с той, которая была на старой фотографии, Анна вдруг ощутила, что за ней как будто подглядывают.

– Все изменилось, – сказала она как отрезала. – Все изменилось. Кроме воспоминаний.

– Воспоминания – это багаж. – Открывая принесенную посылку от ЮНРРА, [6] Ярослав исподлобья бросил быстрый взгляд на Анну. – А с тяжелым багажом далеко не уйти. У жизни свои права.

– Но есть и свои обязанности. – Анна сидела в кресле и крутила в задумчивости обручальное кольцо на пальце. – Во всяком случае, есть такая обязанность – быть верным чьей-то памяти.

– Но не все надо помнить, – сказал Ярослав, и Ника с готовностью поддакнула его словам. Она вынимала из коробки и раскладывала на блюде инжир, финики, шоколад…

– Скажите лучше, что не все позволено теперь помнить. – В голосе Анны почувствовалось раздражение.

Ярослав опустился в кресло, закурил папиросу, словно хотел выиграть время.