Анджей Мулярчик - Катынь. Post mortem

– Для них это был удобный пропагандистский ход. – Ярослав хотел развить свою мысль, но Юр бесцеремонно его прервал:

– Пожалуй, ни у кого нет сомнений, что это сделали Советы! А что думаете о Катыни вы? Кто там стрелял?

Наступила тишина. Все теперь смотрели на Ярослава. А он поднес к губам чашку с чаем, поставил ее обратно, вынул пачку папирос, предложил Юру, но тот отказался. Он по-прежнему ждал ответа.

– Давайте лучше оставим это для истории…

– Это я уже от вас слышала. – Анна отреагировала весьма резко. – И что же, нам должно быть этого достаточно? Ведь в сорок третьем году протоколы подписала международная комиссия.

– Кому мы должны верить? – Чувствовалось, как внутри Юра растет напряжение. – Сталину или врачам из Женевы?

Ярослав стиснул зубы, скулы его напряглись. Он раздумывал, как человек, который дает показания для протокола.

– Профессор Марков из Болгарии и Гаек из Праги отказались от своих показаний. – Это прозвучало как официальное сообщение.

– А то вы не знаете, как у нас меняют взгляды? – Юр ладонью схватил себя за горло.

– Я слышал, что ксендз Ясиньский, который был в Катыни в качестве посланника кардинала Сапеги, в июне также изменил свое мнение. – Ярослав обращал эти слова к Анне.

Ее лицо покрылось нервным румянцем.

– Его заставили! – Она буквально выкрикнула эти слова. – Те, что пришли в такой же форме, как ваша!

– Это ошибка, видеть врага в каждом, кто носит эту форму. – В голосе Ярослава прозвучала нота сожаления, словно он хотел сказать, что не ожидал в этом доме встретиться с подобным афронтом. Но на этом нападки на него не прекратились.

– Вы что-то скрываете, – отозвался Юр. – Вы же были в Козельске!

Ярослав вопросительно посмотрел на Анну, потом на Нику, как будто ожидая ответа, откуда этот молодой человек так много знает о его жизни.

Ника призналась, что Юр узнал от нее, но при нем можно говорить обо всем, он человек проверенный.

– Скажите же все, что знаете. – Анна наклонилась вперед и сложила руки в умоляющем жесте. – Я хочу знать правду, от чьих рук они погибли.

Прежде чем Ярослав успел открыть рот, Юр вскочил с дивана и ткнул себя двумя пальцами в затылок.

– Это их способ. Выстрел из нагана в затылок.

– Нет, это не были наганы. – Ярослав смотрел теперь на Анну. – Это были пистолеты системы «вальтер».

– Значит, вы что-то знаете, – заметил Юр, усаживаясь снова на диван. Все смотрели на Ярослава, который порылся во внутреннем кармане мундира и вытащил какую-то вещицу, зажатую в кулаке. Он разжал ладонь. Все увидели что-то темное, издалека напоминающее те финики, которые лежали сейчас на блюде. Это была гильза от пистолетного патрона калибра 7.62. Ярослав говорил, что это немецкие патроны фирмы «Геко». И тогда все услышали дрожавший от напряжения, обвиняющий голос Анны:

– И вы, человек военный, не знаете, что эти патроны они захватили у финнов? Неужели же нам дано знать только то, что их убили немецкие пули? – Анна с минуту молчала, ожидая от Ярослава хоть какого-нибудь слова или жеста, но он лишь затянулся папиросой и не проронил ни слова. – В таком случае нам больше не о чем говорить…

Ярослав вложил гильзу в ладонь Анны, натянуто поклонился и вышел…

Вечером Ника застала мать перед зеркалом. На столике у зеркала стояла гильза от патрона калибра 7.62 фирмы «Геко». Рядом с ней она увидела деревянную шкатулку с гуцульскими узорами, в которой хранились все реликвии, связанные с отцом. И именно туда Анна положила гильзу, а потом, обращаясь к Нике, произнесла слова, которые та запомнила навсегда:

– Это странный человек…

– Что значит странный?

– В нем есть что-то такое… – Анна колебалась, она искала подходящее слово: – Двойственное. Как будто в нем живут два человека. Я больше не хочу его видеть здесь. Никогда!

Дул ветер, и шел дождь.

Бездонные ямы словно вздымались в воздух вместе с колышущимся и лопочущим полотном. Разрытые могилы, казалось, разверзлись еще шире, открывая взору сложенные слоями тела. Обнаженные черепа кричали отверстиями глазниц, ноздрей, ртов и дыр в затылках. Руки в грубых резиновых перчатках поворачивают череп, демонстрируя входное отверстие пули, в которое кто-то втыкает карандаш…

Черно-белая земля открывала очередные свои тайны, сокрытые в ее недрах.

Уложенные друг на друге тела с открытыми в немом крике ртами. Немой крик. Ибо и фильм был немой.

Ярослав стоял с окаменевшим лицом в сумерках осеннего дня в воротах. Вокруг люди стояли небольшими группками. Ежась под порывами ветра, они то и дело отворачивали головы от экрана, на котором двигались фигуры в белых халатах, носили останки на деревянных носилках…

Ветер рвал и трепал экран передвижного кинотеатра. Лопотание полотна иногда заглушало слова комментария, звучавшего из высоко установленных громкоговорителей. Возле костела Святого Войчеха стоял военный грузовик. Это на нем установили экран полевого кинотеатра. Из-за сильных порывов ветра натянутое на деревянную раму полотно словно стремилось оторваться и улететь вверх вместе с этими ямами, трупами, вместе с этой комиссией, члены которой склонились над прозекторскими столами и диктуют что-то для протокола…

Ярослав держал во рту незажженную папиросу. Он смотрел на эти изображения как на картины из собственного сна. Он смотрел как человек, который видит это уже не впервые, но он не окончательно уверен, насколько реальна эта картина, если ее видит тот, кто сам должен был быть в этих могилах. Он смотрел на разрытые ямы, на распарываемые мундиры, на руки, проверяющие карманы. На столах, как на витрине ювелирного магазина, лежат часы, портсигары, обручальные кольца, блокноты, снимки, идентификационные жетоны…

Люди, стоявшие вокруг него, собирались в группы, словно в одиночку они не в состоянии были противостоять этим сценам. На полотне экрана, которое трепал ветер, видна фигура Бурденко, рядом с ним элегантная дама. Это тоже было необходимо для пропагандистских целей: вот шеф советской комиссии водит по кладбищу барышню Гарриман, дочь американского посла. С платочком, прижатым к лицу, она стоит над пропастью разрытых могил. Но тут же на экране появляется другая женщина: Ванда Василевская что-то говорит, обращаясь к солдатам в польских мундирах…

Ярослав помнил тот день. Помнил и звучавший дискантом голос, несшийся сейчас из громкоговорителей: «В третий раз открыты катынские могилы. На сей раз для того, чтобы объявить миру чудовищную правду, свидетельствующую еще об одном немецком преступлении, совершенном против польского народа…»