Анджей Мулярчик - Катынь. Post mortem

У стола сидели две женщины. Они ждали того момента, когда Буся после молитвы погасит свет в своей комнате. Теперь они склонились над этим вещественными воспоминаниями. Они разговаривали шепотом, как на конспиративной встрече. Буся не должна была об этом знать. Ей нельзя знать. Они смотрели теперь друг на друга, словно не могли решить, кто именно, Анна или Ника, первой возьмет записную книжку, о которой рассказывал им Ярослав. Там они найдут описание времени, остановленного последней записью.

Анна протянула руку, но спустя секунду убрала ее. Посмотрела на Нику.

– Я все знаю, но чего-то боюсь… – Они обменялись взглядами. – До какого дня он был с нами… До какого часа…

Страницы ежедневника слиплись. На них сохранилась какая-то засохшая рыжая субстанция, словно растекшаяся кровь, а может, лишь следы от разлитого чая. Строки, написанные острым карандашом, выпукло проступали на обратной стороне листка. Анна, прочтя вполголоса первую запись, как будто услышала голос Анджея: Первый праздник без Анны и Никуси. С нами произошло нечто ужасное. Перед праздником увезли всех наших капелланов…

И тогда они обе вспомнили, как на последнем сочельнике об этом рассказывал Ярослав. Пожалуй, благодаря именно ему они обе начали видеть монастырь изнутри, заполненный людьми в военной форме, священника, принимающего исповедь украдкой между нарами. Увезли капелланов, чтобы нас сломить, отнять у нас духовную поддержку. Но им это не удастся! В следующий праздник мы будем на Родине, рядом со своими близкими.

Тогда в деревне, в доме Франтишки, когда они делились облаткой, он был мысленно рядом с ними. И снова рассказ Ярослава помог им увидеть Анджея среди толпы бородатых мужчин. Сняв головные уборы, они поют хором «Бог родился, меркнут силы зла». Обеспокоенные охранники заглядывают внутрь монастыря, а они, всматриваясь в эти высокие стрельчатые окна, пытаются увидеть первую звезду, чтобы обменяться друг с другом пожеланиями…

Этой записью заканчивается в ежедневнике год 1939-й. То, что происходило в первые месяцы 1940 года, Анджей записывал на страничках января предыдущего года. Допрос у комбрига Зарубина. Умный, притворяется дипломатом. Они знают обо мне больше, чем я сам о себе знал. Они знают, за что в 20-м году я получил Virtuti. Они нам этого не простят…

Он написал: допрос. Если бы не Ярослав, они бы не знали, как выглядел такой допрос . Ведь Ярослав им рассказал о своем допросе, о том, что протокол вела украинка; она его узнала, они жили во Львове в одном и том же доме на улице Пелчинской. Узнала, но ни единым жестом не выдала, что помнит, как он ей поклонился, и что она знает о нем больше, чем он думает. До того как он сел напротив светящей прямо в глаза лампы, до того как допрашивающий вынул наган и положил его на стол рядом с документами Ярослава, она, верно, заранее что-то сказала допрашивающему, иначе почему он сразу начал с вопроса, готов ли лейтенант Селим сражаться с немцами? И месяц спустя он услышал:

– Лейтенант Селим! Собирайтесь с вещами!

Когда это случилось, Анджей был в лазарете. В очередной записи они прочли: Отказывают почки. Вечный холод и эти поверки. Мочусь с кровью. Лишь бы выдержать. Ведь живешь не только для себя…

Он думал о них. Даже когда, отправляясь в лазарет, передал Ярославу свой портсигар и адреса Анны и матери: Прошусь в лазарет. На всякий случай я передал адреса Анны и мамы поручику С.

Поручик С. уцелел. Уцелел портсигар Анджея. И этот ежедневник…

Она стояла в дверях, как обычно слишком вызывающе одетая, в ушах серьги, сумочка из крокодиловой кожи, синие туфли подобраны под цвет платья.

Анна смотрела на нее в недоумении. Она не ожидала визита вдовы ротмистра Венде. А та, неуверенно улыбаясь и как бы желая предупредить какой-нибудь недоброжелательный жест со стороны Анны, вынула из сумочки конверт.

– Я бы никогда не осмелилась докучать вам, если бы не это. – Она протянула через порог конверт со штемпелем официального учреждения. – Пришло сегодня из суда!

Женщина была очень взволнована. И пришла сюда, видимо, потому, что ей надо было немедленно поделиться этим известием с человеком, которого оно тоже касалось. Городской суд лаконично извещал, что установлена дата смерти ротмистра Хенрика Венде – 9 мая 1945 года.

– Вы тоже получили нечто подобное?

Анна вышла за порог и заглянула в почтовый ящик, прикрепленный к двери под табличкой с фамилией профессора Филипинского. Сквозь его отверстия был виден белый конверт…

Потом они сидели в гостиной, а перед ними на столе лежали два письма идентичного содержания. Женщины смотрели теперь друг на друга иначе, чем тогда, год назад, когда Анна демонстративно покинула виллу вдовы ротмистра Венде. Анне пришла в голову мысль, что, собственно говоря, Рената Венде должна быть довольна, получив этот лживый документ: ведь если ее признали вдовой, то она может выйти замуж за адвоката Пёнтэка. Но, увидев, как тряслись руки у Ренаты Венде, когда она вынимала из сумочки портсигар и зажигалку, Анна подумала, что им обеим предначертана одна и та же судьба, хотя каждая из них пыталась по-своему с ней справиться. За этот год столько всего произошло, что теперь Анна смотрела на эту женщину не как на человека, достойного осуждения, а скорее как на жертву их общей драмы. В конце концов, обе они были вдовами…

– Одна и та же дата? – В голосе Анны звучал не столько вопрос, сколько констатация очередной лжи.

– Выбрали себе девятое мая, словно они погибли в день окончания войны! – Рената трясущейся рукой поднесла пламя зажигалки к папиросе в стеклянном мундштуке. – Хотят превратить нашу трагедию в фарс? Кого они хотят этим обмануть?

– Я точно знаю, когда погиб мой муж.

Анна встала, вынула из ящика комода шкатулку с гуцульскими узорами и извлекла из нее записную книжку Анджея.

Под датой «3 апреля» она прочитала запись: Выехал очередной транспорт. Около 300 человек. Куда – неизвестно. А остальные, их тоже ожидает путь в неизвестность?

Рената Венде замерла, вслушиваясь в эти фразы, заканчивающиеся вопросом, на который теперь обе они знали ответ. На кончике папиросы собрался столбик пепла и вдруг упал на ее юбку. Она не обратила на это внимания. Рената теперь внимательно смотрела на Анну, которая читала следующую запись от 5 апреля. Настал и мой черед. Перечисление фамилий, приказ: «Собирайтесь с вещами». Перед выступлением был обыск, конвоиры отобрали предметы, представляющие собой хоть какую-то ценность. У меня отобрали вечное перо. Я заявил об этом капитану НКВД. В ответ мне было сказано: «Там, куда вы едете, оно вам больше не понадобится!» Не знаю, что нас ждет…