Анджей Мулярчик - Катынь. Post mortem

В тот же день Анна украдкой унесла из дома в антикварный магазин несколько томов энциклопедии Оргельбранда. Взяла аванс и поехала на Раковицкое кладбище, чтобы там заказать у каменотесов памятную доску с датой смерти Анджея. Не той, которую сообщали в письме из суда.

Вечером она сказала об этом дочери:

– Это будет его символическая могила. Ведь трудно обрести покой, пока не похоронил своих мертвых.

– А если в нашем костеле ее увидит Буся? Ведь бабушка по-прежнему верит, что он вернется.

– В конце концов и до нее дойдет, что смерть вовсе не означает, что человек перестал существовать.

Анна шла впереди, за ней громыхала по мостовой двухколесная тележка, колеса которой были забраны в железные обручи. Каменотес держал дышло, сзади тележку подталкивал рабочий в выцветшей куртке от немецкой военной формы. На тележке, обернутая тряпками, лежала доска.

Анну не покидало какое-то предчувствие. Когда они уже подъехали к ризнице, она не стала отдавать распоряжение, чтобы выгрузили доску. Анна нашла священника и попросила, чтобы ксендз Тваруг указал то место, куда можно будет вмуровать доску, увековечивающую дату смерти ее мужа.

– Но ведь у вас еще нет никаких для этого доказательств?

– Каких доказательств?

– Что господина майора нет в живых.

– Есть доказательства, – бросила Анна. – Есть неопровержимые доказательства. А эта доска будет служить доказательством и для других.

Ксендз был явно обеспокоен. Он с неохотой вышел на газон перед ризницей. Каменотес развернул тряпки, скрывавшие доску. Он был горд выполненной работой и внимательно следил за ксендзом, читавшим надпись: Майор Анджей Филипинский погиб мученической смертью в 1940 году в Катыни. Быстрым жестом ксендз велел каменотесу закрыть доску и, обращаясь к Анне, вполголоса произнес:

– Вы хотите это поместить в часовне?

– Ведь семья мужа вот уже сто лет считается благотворителем этого костела. Так что, я думаю, он достоин этого?

Ксендз, казалось, усердно поддакивал, но выражение его лица говорило Анне об обратном, ксендз давал понять, что просьба ее неприемлема.

– Во всяком случае, не в подобном виде. – Он в неуверенности потирал руки, словно его смущало то, что он был вынужден сейчас сказать. – Не теперь. И не должно быть ни даты, ни места. – Он наклонился к Анне и сказал, особенно подчеркивая: – Вы ведь не желаете, чтобы у храма были неприятности? Сейчас даже упоминание имен умерших во время поминальной службы требует согласия цензуры!

Он подошел к тележке, рывком сдернул тряпку с доски и сказал, обращаясь скорее к каменотесу, чем к Анне:

– Надпись должна заканчиваться словами «мученической смертью»!

Каменотес с пониманием поддакнул. Он посмотрел на Анну. Та отрицательно покачала головой, и каменотес закрыл доску тряпкой. Жестом Анна велела каменотесу взяться за дышло.

Тележка снова погромыхала по мостовой. Так они приехали на Брацкую. Анна сняла замок с двери подвала и велела туда внести доску. Не могла же она держать ее дома. Там Буся по-прежнему ждала известия, что Анджей нашелся. Ведь столько людей только сейчас возвращается после долгих скитаний…

В этот день они прочли очередную запись. Ежедневно они продвигались на одну страницу вперед, ибо по прочтении каждой следующей страницы им хотелось иметь время на то, чтобы представить себе те сцены, как их обыскивают, как везут на станцию. Этого им Ярослав уже не рассказывал, ведь его там не было. 7 апреля. 9.45. Стоим на станции Ельня.

Он видел тогда столько, сколько удалось увидеть в окно тюремного вагона. Они размышляли над тем, чем именно в этот день они сами были заняты. Где были? Был ли это тот день, когда Франтишка велела им пойти на реку и нарвать вербы для праздничного стола? А может, они тогда отправились на базар, чтобы продать шубу Анны? Но это мог быть и тот день, когда Франтишка заперла Анну и Нику на чердаке, так как по деревне шныряли какие-то машины с полицейскими, и те расспрашивали жителей, не скрываются ли тут польские офицерши…

Почему они не вели дневник? Ведь теперь они могли бы сравнить, как день за днем их жизнь расходилась с его жизнью, пока в конце концов они не узнали про те часы, которые стали для него последними. 8 апреля. 14.40. Стоим на запасном пути в Смоленске. Я спрятал обручальное кольцо в подкладке мундира.

Орган загудел маршем Мендельсона. Эти торжественные звуки, склоняющие к танцевальному шагу, вместе с лучами солнца, проникавшими сквозь витражи, наполнили костел францисканцев какой-то удивительно праздничной атмосферой.

Анна стоит совсем рядом с алтарем. Так близко к алтарю она стояла только в день собственного бракосочетания. Тогда при выходе из костела шлейф ее платья тянулся за ней по трем ступеням лестницы, а над их головами сияла арка из скрещенных сабель…

На Ренате Венде был костюм, адвокат Пёнтэк был в элегантной синей паре. Когда он надевал на палец Ренаты обручальное кольцо, Анна задумалась на секунду, будут ли с этого момента люди, говоря о госпоже Венде, по-прежнему называть ее «госпожа ротмистрша»? Могла ли она предположить, что когда-нибудь окажется свидетелем на ее свадьбе? Именно она?

Месяц тому назад вдова ротмистра Венде позвонила к ним в дверь. За руку она держала сына. Войтусь шаркнул ножкой, поклонился и с серьезной миной вручил Анне букет роз.

Сначала они разговаривали в гостиной о позоре Нюрнбергского процесса, об отсутствии каких-либо сведений о полковнике Ярославе Селиме, о том, что Анна, получив справку из суда, хотела поместить в костеле доску с датой смерти мужа, но все закончилось тем, что теперь она держит ее в подвале. Они выпили чаю, и Анна все пыталась догадаться, что, собственно, привело к ней вдову ротмистра. Госпожа Венде производила впечатление просителя, который побаивается изложить свое дело. В какой-то момент она потушила папиросу, привлекла сына к своим коленям.

– Я пришла попросить вас кое о чем, пани Анна. – Она положила ладонь на голову Войтуся. – В том числе и от его имени. Я бы хотела попросить вас быть свидетельницей.

– В суде?

– Нет. На бракосочетании.

– Меня?

– Вас. – Рената смотрела ей прямо в глаза. – Именно вас.

Она долго колебалась, имеет ли право обращаться к Анне с такой просьбой, но в конце концов пришла к выводу, что как бы то ни было у них общая судьба: в один и тот же момент их официально признали вдовами, ибо ложь суда обозначила общую дату смерти их мужей. Рената понимает, каково отношение к ней Анны, но знает, что теперь есть нечто такое, что больше их сближает, чем разъединяет, и что ее будущий муж, адвокат Пёнтэк, относится к Анне с чрезвычайным уважением…