Артем Драбкин - Я дрался в Сталинграде. Откровения выживших

Стали рыть окопы, а я так удивился, что даже спросил лейтенанта: «Наши ведь под Харьковом, так неужели немцы здесь окажутся?». Пробыли там недели две и 1 июля вдруг повели на станцию и посадили в эшелон. Вначале прошел слух, что нас отправят под Керчь, но нет, поехали на запад и разгрузились на станции Новый Айдар. Это в Ворошиловградской области, чуть южнее Старобельска. Там находился 73-й Укрепрайон, который мы и должны были оборонять. Но это только звучит так гордо — укрепрайон, а на самом деле… Недостроенные сооружения, все в бурьяне, ничего не видать… Прямо на земле валялись усеченные пирамиды из металла. Но они тяжеленные, и их ни поднять ни перетащить и установить как положено, да никто и не заставляет… А до фронта уже всего 15–20 километров… Может, если бы немец совсем рядом был, то мы бы глубже закопались, а так чего: тепло, рядом в овраге кухня. За эти двенадцать дней, что мы там провели, я командира роты так ни разу и не видел, и даже фамилии его не знал. Вот комбатом у нас был Гацкало, но его я запомнил только из-за фамилии.

Помню, сидим в окопе, смотрим, как над нами летает наш самолет, И-15 что ли. То войдет в облака, то опять появится. Тут «мессершмитт» пролетел и его сразу сбил… Потом вдруг на нас вышел какой-то солдат: «Я вырвался из окружения под Харьковом!» А еще только когда мы туда ехали, я в газете прочитал, что под Харьковом пропали без вести 75 000 наших солдат. И я все думал и не понимал, как это так — без вести?!

Сидим дальше, пока однажды командир взвода не подал команду: «Приготовиться к отражению танков!» А как, если у нас из оружия только карабины, два ящика патронов, а самого пулемета нет… Дефицит! И по четыре слабенькие ручные гранаты…

Проходит ночь. Уже 10 утра, у нас все тихо, вдруг приходит посыльный: «Приказ — отступать!» Двинулись, вдруг командир опомнился: «Вернитесь и заберите ящики с патронами». Хотели их положить в нашу единственную повозку, а старшина говорит: «Пошли вы на хер со своими ящиками, мне нужно котлы везти». Артиллерию, которая была, до оврага на себе кое-как дотянули и там бросили… До этого, кстати, дня за два или за три артиллеристы поехали получать к своим орудиям прицелы, а склад уже взорвали…

Вышли на дорогу, а там словно на первомайской демонстрации, — сплошная колонна отступающих войск. Смотрю, едет дымящаяся кухня, залез на нее, а там каша с мясом. Взял себе, и никто мне ни слова не сказал.

Идем, вдруг появились «юнкерсы». Много, но ни одной бомбы на нас не сбросили. Видно, у них было другое задание. Дай, думаю, выстрелю по ним. К столбу подошел, прицелился, бронебойным выстрелил, но куда там… А идти все тяжелее и тяжелее, поэтому многие начали выкидывать свои противогазы, это первым делом. Потом уже штык от винтовки, шинель, котелок и даже патроны.

Отступали в сторону Алексеевки, что в Белгородской области, тут вдруг слух: «В Алексеевке уже неделю как немцы…» Уже после войны я читал, что 7 июля немцы взяли правобережную часть Воронежа и по правой стороне Дона отрезали весь Юго-Западный фронт. Тут уже окончательно началась неразбериха, никто не командовал… Вдруг один лейтенант говорит: «Зачем нам на север идти? Давайте лучше на восток». С ним набралось человек сто и я с ними. Пошли, но там как — если по пути развилка, одни говорят, так лучше идти, другие — так. Так и разбивались — половина, половина, половина, пока мы не остались вдвоем с Володей Пермяковым из Саратовской области. Он учился в 9-й эскадрилье, а я в 5-й.

У меня был компас, и мы шли и шли на восток. Днем и ночью. Немцы ведь наступали по основным дорогам, а мы шли по второстепенным. Думаю, дней за десять-двенадцать километров двести прошли. Потом у нас вдруг появилась нелепая идея: «Давай повернем в Югославию, там партизаны!» Ведь мы тогда думали, что немцы уже до Урала дошли…

Что ели в дороге? В одном колхозном амбаре нашли пшеницу, набрали себе. Иногда заходили в дома, там кусок дадут. Когда еще четверо нас было, нам в одном доме дали по куску хлеба и по пол-литра молока, вот было счастье… Как-то в одной деревне зашли в крайний дом, и я прошу хозяйку: «Тетя, свари нам кашу из пшеницы». — «Давай!» Смотрим, там два мужика каких-то крутятся. Подходим: «Здорово, земляки. Откуда вы?» Один отвечает: «Из Башкирии». — «Так и я из Башкирии! А из какого района?» — «Из Гафурийского». — «Так и я из Гафурийского! А откуда точно?» — «С Табынска». — «Так и я тоже с Табынска!» Говорю, так и так, я такой-то, мой отец — Иван Дмитриевич. А он был Федор Чуманов 1906 г. р. Мы покушали и ушли, а они были мужики постарше нас, похитрее, чего-то возле этой тетки обосновались, уже переоделись. Но когда этот Федор потом в 43-м вернулся с фронта домой слепой, то нашел отца моего и рассказал ему о нашей встрече.

Пошли дальше, но перед Доном кругом уже немцы. И в районе где-то напротив станицы Вешенской мы остановились в какой-то деревеньке. Помню, что рядом находилась станица Мешковская, а эта от нее километрах в десяти. Володя попросился в один дом, а я попросился к одному доброму старику, вроде как его родственник. Но только начали осваиваться, как через неделю за нами пришли… Мы в поле помогали на комбайне молотить рожь, но тут появились немцы и арестовали нас. Деревня небольшая, но таких, как мы, набралось человек десять.

Заперли в амбаре. Нас в одной половине, а во второй — старика-еврея. Даже связали его. Утром построили, начали спрашивать, из каких мы частей. Но скорее для проформы, без всякого интереса. Никого не били, но зато у немцев в обозе оказался один парнишка лет шестнадцати. Украинец, но в немецкой форме. Ему прямо нравилось, что немцы с ним так цацкаются. Так вот он специально набил стекла, заставил этого еврея снять рубашку и ползать по нему. А сам сверху на него залез… Там же, кстати, где-то в районе Мешковской был такой случай. Только мы хотели в одну деревню войти, тут девчонка бежит, плачет, прямо рыдает. Спрашиваем ее: «Ты чего?» — «Я еврейка и немцы меня убьют» и побежала дальше…

Потом прямо в поле устроили лагерь, поставили пулеметы. Человек сто нас там было. Вот там в Миловатке санинструктором в лагере был один из наших, но такой дрянной человек. Среди нас был один еврей, так даже немцы его не трогали, а этот ему и звезду нарисовал, и сам издевался… Как-то нас с этим евреем послали в амбар насыпать зерно в мешки. Я прямо любовался, как он мешки умело и красиво завязывал. Видимо, где-то он научился это делать, не знаю. Очень хороший человек, постарше меня, но куда потом делся, не знаю.

И было у нас два охранника: Иван и Василий. Этот Иван был лет тридцати, с двумя золотыми зубами и на редкость здоровенный. Все смеялся, когда немцы его восхищенно ощупывали. А потом мы услышали такой разговор, что вроде бы этот Иван и один немец повели группу то ли пленных, то ли евреев. И когда немец куда-то отлучился, Иван отдал винтовку одному из пленных и сбежал. Но дня через три его нашли, и к нам же в лагерь. Привязали к столбу и я до сих пор помню, как он кричал своему другу: «Развяжи!» А дня через три человек тридцать нас собрали, выстроили. Вывели этого Ивана в носках и повели вешать. Но уже у самой у школы, когда он увидел, что на тополе петля висит, бросился бежать. Комендант начал стрелять, ни хрена не попал. А Иван подбежал к высокой стенке и одним махом перепрыгнул ее. Немцы добежали до стенки, но в сапогах даже не смогли ее перепрыгнуть. Тыркались-тыркались в нее, рассердились и начали бить нас прикладами… Но в этой станице стоял целый батальон немцев, Иван выскочил на одного из них и тот его в упор застрелил. Наших ребят заставили принести его, вырыли яму и зарыли бедолагу…