Артем Драбкин - Я дрался в Сталинграде. Откровения выживших

Я не помню точных цифр, но наша лодка, которой управляли братья Перчаткины, это один расчет нашего отделения, сделала четыре-пять рейсов, когда с высокого берега раздались выстрелы. Лодка была по пути на тот берег. Обернувшись, мы увидели стреляющих в нас немцев и кинулись в воду. Доплыли до левого берега не все. Меня прибило к вертикальному берегу, высотой метра два с гаком. Передохнув, я сделал попытку по корням подняться наверх, но тут раздались выстрелы и пули просвистели рядом. Я оставил попытки и решил дождаться темноты. Когда стемнело, я переместился ниже по течению и, к счастью, обнаружил спуск к реке.

Взобравшись на берег, я пошел в глубь леса. Не прошел и полсотни метров, как меня окликнули. Оказалось, что я наткнулся на оборонительную позицию какой-то части. Меня отвели к командиру, который допросил меня, объяснил, куда мне идти на сборный пункт, и велел старшине выдать мне какую-нибудь одежду.

Старшина выдал мне рваную гимнастерку, а вместо шаровар выдал конскую попону. Я натянул гимнастерку, снял мокрые кальсоны, обмотал вокруг себя, как юбку, попону и отправился, как мне представилось, на посмешище к сборному пункту. До сборного пункта оказалось километра три. Там мне дали одеяло и поместили в палатку. Утром оказалось, что там стояло около двадцати палаток и многие одеты не лучше меня.

Нам сказали, что обмундирование нам выдадут в своих частях.

В разных местах были установлены щиты с номерами дивизий. Я нашел свою 214-ю дивизию и подошел. Там стоял капитан и сортировал нас по полкам. Из нашего полка набралось человек 50–60. Был назначен старший, который повел нас в свой полк.

Дивизия располагалась в обороне примерно в том месте, где происходила переправа. Когда я добрался до своей роты, то выяснилось, что у нас новый командир взвода, а прежний утонул.

Командир роты сообщил, что за сбор оружия мне и всему отделению объявлена благодарность приказом командира полка.

Из отделения целиком сохранился только расчет братьев Перчаткиных, Васи и Миши, которые возили собранное оружие на лодке. Они сохранили мою шинель и «сидор». Старшина выдал мне хотя и не новые, но вполне приличные шаровары и гимнастерку. О том, что в кармане гимнастерки, доставшейся немцам, остались моя красноармейская книжка и комсомольский билет, я никому не сказал. Да этим никто и не интересовался.

Наши ПТР и карабины тоже сохранились. Располагалась наша рота, да и весь полк в хорошо вырытых и укрепленных траншеях с оборудованными огневыми точками.

Мне рассказали, что все это сооружали саперы. Пока мы сидели в этой обороне, нашлись практичные ребята, которые на расположенном невдалеке пшеничном поле собирали спелые или почти спелые пшеничные зерна. Потом мы эти зерна долбили в касках, в основном рукоятками саперных лопаток, заливали водой и варили в котелках пшеничный суп или кашу, в зависимости от густоты. Это мы называли доппайком. Кроме этого доппайка мы получили и пополнение людьми.

Через два-три дня нас сменила морская бригада, бойцы которой были одеты и в морскую и в обычную пехотную форму.

А мы к вечеру того же дня, совершив форсированный марш, начали сооружать новую оборонительную позицию, на этот раз на бахче с арбузами. Копать здесь было значительно легче, так как верхний слой был вообще черноземный, а слой ниже, хоть и твердый, но без камней. Только мы успели зарыться в землю, как начался артналет. А потом появились немцы и атаковали нас. Правда, без танков. Помню разговоры, что это была разведка боем.

Потом сложилась странная обстановка. Наши позиции и наши вторые эшелоны подвергались постоянному артиллерийскому и минометному обстрелу и днем и ночью. Но это не была артподготовка. Стрельба велась одиночными выстрелами, и снаряды и мины разрывались то в одном, то в другом месте. Правда, была одна закономерность. Обстреливались или наша передовая, или глубина нашей обороны. Мы, пользуясь этой закономерностью, вылезали из окопов для сбора арбузов или по естественным надобностям тогда, когда огонь переносился в глубину нашей обороны. Самое неприятное в этой обстановке было то, что совершенно прекратился подвоз продовольствия. Не доставляли ни горячего обеда в термосах, ни сухого пайка. В течение почти целой недели питались мы одними арбузами.

Арбузы собирали сначала сзади, а когда там все выбрали, стали лазать на нейтралку. Делали это так: собирали арбузы, ползая по бахче по-пластунски (наука все же пригодилась), складывали их на плащ-палатке. Потом, не поднимая головы, связывали углы плащ-палатки лямками из обмоток и за эти лямки, опять-таки по-пластунски, тащили к себе в окопы. Делали это по очереди по ночам и на рассвете, когда солнце в глаза немцам. Нам казалось, что так они хуже видят. Кстати, немцы тоже лазили за арбузами на нейтралку, но вечером при закате. Жара стояла днем страшная, и арбузы служили нам и пищей и водой.

Когда наконец привезли и выдали паек, то это оказались хлеб и селедка. Нашему возмущению не было предела. Кормить нас селедкой на такой жаре при фактическом отсутствии воды нам казалось вредительством. Назревал настоящий бунт.

К вечеру в окопах появились какие-то медики, которые разъяснили нам, что длительное пребывание на изнурительной жаре резко обессоливает и ослабляет организм. И поэтому селедка в этой ситуации необходима и полезна. Для меня, да и для многих других, это было очередным жизненным открытием, и гнев куда-то ушел. Тем более, что ночью нам доставили американскую тушенку, которую все называли вторым фронтом. Нам выдали ее по банке на двоих, и хватило всего на несколько минут. Вкус ее я помню до сих пор, и таких вкусных консервов мне с тех пор не попадалось. Возможно, мне это теперь только кажется, после той голодухи.

Что же касается арбузов, то потом, еще несколько лет после войны, я не мог не только есть, но даже смотреть на них.

С этих позиций мы снова однажды ночью срочно, форсированным маршем ушли из-за угрозы окружения, так как немцы прорвали оборону где-то у соседей. От красноармейцев, особенно от тех, кто воевал в начале войны, я слышал одобрительные разговоры в адрес командира дивизии, который вот уже второй раз не допустил окружения дивизии.

Однажды во время привала в одной из станиц налетела «рама» и начала кружить над станицей. По ней стали стрелять из винтовок.

Я тоже схватил ружье, установил его на плетень и с помощью Васи Перчаткина начал стрелять по этой «раме». Она задымила, перестала кружить, стала улетать в сторону, и вдруг на ней произошел взрыв и она рухнула на землю. Нашей радости не было предела. Конечно, по ней стреляли многие, но мы решили, что это мы ее сбили. Нас поддержал находившийся рядом командир нашей роты. Он заявил, что представит нас к наградам. Это было уже второе представление, и у меня приятно защекотало под сердцем.