Виктор Смирнов - Лето волков

– Это я шо, на гранатах ездил? – спросил Попеленко.

– Не все ж на самогонке ездить!

– Сапсанчук, он головастый, – заметил Попеленко. – Инженер! Вас, товарищ лейтенант, сами говорили, три месяца готовили, а его годков пять чи поболе. В этом… ниверститете. Такое, может, чего задумал, такий капкан!

– Меня девять лет готовили по госпиталям и в окопах, – сказал лейтенант и встал, балансируя на валкой телеге. – Тоже университет.

– Яки девять лет? Войне три года.

– На фронте год идет за три.

Валерик вертел «эргушку». Похоже, она представляла для него загадку. Иван всматривался в поросшую травой дорогу, старался рассмотреть обочины, укрытые листвой подроста. Попеленко прав. Этот Горелый, или Сапсанчук, изобретательный. Шнур пружинящий, собаки в колодцах… И там, на верстаке в УРе, детали прыгающей мины-самоделки. Надо смотреть в оба.

Пламегаситель, подрагивая, прощупывал своим черным глазом дорогу. Стайка птиц сопровождала телегу криками. Дорога становилась у́же и труднее для езды. Ветки чуть не сбивали Ивана, хотя он и без того едва удерживался на ногах: колеса скакали через корни и колдобины.

Что-то блеснуло осенней паутинкой. Луч света, пробившийся сквозь густую зелень, высветил тонкую проволочку, протянутую через дорогу.

– Тпр! – закричал Иван и потянул на себя вожжи. – Стой, дура!

Но телега с тремя ездоками продолжала подталкивать Лебедку. Остановились лишь, когда копыто натянуло и порвало проволочку. На обочине что-то зашипело и хлопнуло.

– Под телегу, быстро! – крикнул лейтенант.

Они успели. Нырнули под телегу, сталкиваясь друг с другом. Иван зацепился гимнастеркой о кузовной болт, порвал, но пулемет не оставил.

Выброшенная из стакана пороховым зарядом, шпрингмина взлетела метра на два, ударилась о ветку и, какое-то мгновение, пока горел замедлитель, летела в сторону, кувыркаясь. Потом лопнула, разлетелась, рассекая листья.

– Лежать, – прошипел Иван.

К удивлению, Лебедка, вздрогнув и попятившись, продолжала стоять. Мало того, снова стала обмахиваться хвостом. Иван смотрел вперед, через ноги кобылы, выжидая. Пулемет держал рядом.

– Э, – сказал Валерик с удивлением, ощупывая себя. – Я целый, вроде! В ушах, правда, звенит. А шо она, самогонкой была заряжена?

Иван приложил палец к губам, приладил пулемет, высматривая дорогу впереди. Обзор преграждали ноги Лебедки.

– Лошадь стоит, черт! Надо же!

– Нехай лучше стоит, товарищ лейтенант. А шо это было?

– Шпрингмина. «Лягушка». Тихо, – прошипел Иван.

В двухстах шагах от них на дорогу вышел парень в немецком кепи. Иван повел стволом «дегтяря», прицел натыкался на мохнатые ноги Лебедки. Парень не спешил, наклонялся, высматривал, переходил от одной стороны дороги к другой. В руке держал легкий ППС.

Далековато! Но подпускать ближе было нельзя. Заметит, что живы – уйдет. А им нужна была каждая маленькая победа. Для уверенности своих и для устрашения врагов.

На секунду парень оказался в просвете, образованном мохнатыми ногами лошади. Очередь была короткой. Парень уткнулся лицом в землю.

– Возьми его оружие, – сказал Иван морячку.

Морячок шел вразвалочку, оглядываясь. Попеленко сказал:

– А як вы догадались, шо там парень прячется?

– Минное заграждение положено прикрывать.

– Ага, – сказал Попеленко. – По науке, значит.

Морячок взял автомат. Пошарил по карманам, достал запасной рожок. Брезгливо отряхнул пальцы. И пошел назад, уже веселее, посвистывая.

Попеленко ходил вокруг Лебедки, щупал бока лошади.

– Вроде целая, – сказал он в полном удивлении. – Ну надо ж!

Иван осмотрел деревья на обочине. Потрогал ветку над головой.

– Самодельная… высоко пошла, и об ветку. Отрикошетила в лес. А то было бы худо.

Попеленко выковырял из толстой кожи седелки осколок.

– Товарищ командир, по-вашему, крикошет, а я думаю, шо чудо. Може, кобылячий бог существует… Было б ей по хребту, а так попало прямо в седелку. А вот тут совсем погано. Оглоблю побило, чуть держится.

Он покачал оглоблю. Потрескивало.

– Дальше не поедем, – с притворной печалью сказал Попеленко. – Только б до дому добраться.

– Пойдем к УРу пешком! Оружия прибавилось… – Иван кивнул на «сударева» в руках морячка. – А их стало меньше.

– Их, конечно, меньше, токо больше, чем нас, – сказал Попеленко.

Иван промолчал. Ястребок прижмурил глаз:

– А як Тоське жить, немой, в случае с вами шо не так?

Попал в десятку. И добавил:

– Може, они нас заманили, а сами в селе хозяйнуют.

Иван покрутил головой. Не слыша ответа, ястребок стал разворачивать телегу. Заскрипело, затрещало. Но оглобля держалась.

Молча ехали назад. Из леса выбежал Буркан, обнюхал парня на дороге, побежал за телегой. Спину Ивана холодил вечерний сырой ветерок: гимнастерка поехала по спине наискось.

Попеленко вдруг ойкнул. Выдернул из-под себя осколок. Потрогал пальцем зазубрины. Подержал на ладони.

– Ничего не скажешь: инженер! – сказал он. – Ще до войны писали: новатор, рацинали… нацинализатор, чи шо? В общем, изобрел водку гнать из опилков. Я теперь на лес дивлюсь и думаю: «Это ж наше богатство».

Серафима выскочила первой:

– Живой!

В темноте сеней смутно белело лицо Тоси. Они вошли в хату. Лейтенант смотрел на свою невесту, не говоря ни слова, будто и сам онемел. Не знал, с чего начать. Лицо Тоси менялось. В нем постепенно отражалось понимание того, что с отцом случилось несчастье. Может быть, непоправимое.

Она стремительно, будто падая, приникла к Ивану. Тело затряслось.

На миг она отстранилась. Всмотрелась в Ивана, желая убедиться, что ее предчувствие верное. Его молчание говорило больше, чем слова. Тося произнесла нараспев, растягивая звуки:

– А…а…

Иван понял: это попытка произнести слово. Ему было неприятно смотреть на мучения рта, желающего породить это слово, сложить его из отдельных звуков и сделать цельным, живым.

– А-тец? – подсказал он.

Она кивнула: да, да. И проговорила вдруг почти внятно:

– А…тъс… атес…

Брови ее двигались в напряжении, лицо исказила гримаса. Вмиг исчезла нежная молодость кожи, пухлость девичьих губ, открытость и наивность глаз. Вдруг проявились черты, которые напомнили, какой она станет лет через тридцать. Иван поцеловал ее в губы, желая смыть этот образ далекого будущего, которое должно проступать медленно и незаметно, принимая облик привычного, совместно прожитого. Он прижал Тосю к себе, его сердце коснулась жалость, без которой любовь – перелетная птичка…

Буркан, вылизав кошачью миску, растянулся на полу. Ему здесь было хорошо.

Последние гости покидали неожиданно закончившуюся гулянку. Несколько человек, в том числе Маляс и выводок малых Попеленко, делали вид, что прибирают столы. Прибирали они, главным образом, за пазуху.