Виктор Смирнов - Лето волков

– Присядь, Мокеевна! – сказала Варя. – Замучалась ты!..

– А портрет, Варюся? Який же красивый! – Мокеевна указала на свадебный портрет. – Починишь потом!

– Примета поганая. Ничего разбитого не берут, кроме своей жизни.

– Не пойму, Варя, с кем едешь? С морячком? Чи лейтенанта обратно ухомутала? Чи, не дай боже, с этим, который с Леса!

– Мокеевна, от всех еду, от всех. Кум с хутора лошадь пришлет. А ты корову возьми. Она тебя любит. Ты ж так старалась.

– Лучше б ты осталась! От так от все кинуть: добро, хату!.. хиба так можно?

– Ой, загуляла наша доня, не вертается домой, ой! – затянул Гнат.

– Волосы б обрезала в дорогу, Варюся: время насекомое зараз.

– Жалко резать! А и правда: для кого их распускать?

– Ну, прощай, хозяйка, се́рденько мое́! – сказала Мокеевна.

Они обнялись. Обе всхлипнули.

– Не обижайся, если когда грюкнула, крикнула, – сказала Варя.

– Та шо ты, Варя. Мне с родными хуже было!

Маляс – за плечом одностволка, на поясе подсумок с патронами – подошел к Попеленко. Тот у колодца поил Лебедку из колоды.

Бурые бока лошади поблескивали в слабом свете. Ведро, поднятое журавлем над головами, роняло сверкающие розовые капли.

Попеленко поглаживал Лебедку.

– Кормилица! А теперь вот отдаю… може, на смерть.

– Ну, ты уж за ней погляди, Македоныч! – сочувствует Маляс.

– «Погляди». Лейтенанту отдаю. Молодой, горячий. Погонит, запа́лит!

– Куды ж он погонит? Мы ж все вместе!

– Вместе… А за помощью в район? Приведет хлопцев, и мы на врага с двух сторон. Ты, кум, в военной тахтике слабоват!

– Ну, може, – пробормотал Маляс, размышляя о чем-то своем. – Оно само собой. По бедности имею недостаток образования…

– Оно, кум, если не делать ничо́го, то во всем недостаток.

От колодца Маляс брел в состоянии глубокой задумчивости. И направился не к своей хате, а в Лес: видно, решил немедленно заняться ночной охотой, чтобы справиться со всеми недостатками.

Лейтенант стоял у Вариной калитки. Сумерки густели, но сюда падал свет из окон. Горела двенадцатилинейка. Ее ничем не прикрытый огонь был резким и почему-то напоминал Ивану о голых лампочках интерната.

Он перешел в тень вишен и почти растворился в сумерках. Услышал осторожные шаги. Женщина, оглядываясь, стараясь не издать ни звука, подходила к хате. Курточка у нее странно оттопыривалась, рука поддерживала полу, чтобы предмет не вывалился под ноги.

У калитки тихая гостья вступила в полосу света, блеснули глаза. Эти глаза нельзя было спутать ни с чьими иными. Жена кузнеца Олена почему-то не хотела, чтобы кто-то видел, как она идет к двоюродной сестре.

Иван сделал полшага. Олена вздрогнула и замерла. Она смотрела на лейтенанта так, будто не знала, поддаться ей испугу от неожиданной встречи или, напротив, обрадоваться. Огромные, наполненные карими искрами глаза ее наполнились слезами.

– Иван Николаевич, – сказала Олена. – Пожалеть ее надо. Я вас дуже прошу! Вы же… вы такой…

Лейтенант протянул руку. Олена, не отрывая от него взгляда, медленно, как в гипнозе, достала из-под полы курточки поблескивающую скрыньку, передала ее на ладонь лейтенанта. Вещичка была тяжелой, Иван прижал ее к боку.

Олена вдруг сделала шаг и опустила голову на грудь Ивана.

– Ну что вы, что вы! – он гладил ее, другой рукой придерживая скрыньку. – Да все будет хорошо… Доброе у вас сердце!

Она всхлипнула, вдохнула запах гимнастерки. Руки ее висели, как отшибленные. Или же она просто боялась поднять их, чтобы они не совершили того, чего им хотелось – обхватить шею лейтенанта, пригнуть его голову поближе к губам. Олена уже забыла, что такое поцелуй.

Иван постучал в приоткрытую дверь.

– Та открыто ж… Ваня? – голос Вари гулко прозвучал в пустой хате.

Она была в новом файдешиновом платье, в сапожках. И очень старалась быть веселой и беззаботной. Увидела скрыньку и рассмеялась.

– Надо же. Добыл! А чего показываешь? Конфискуешь, так конфискуй!

Гнат храпел на полу, свернувшись по-кошачьи. Рядом стояла пустая сковорода. Иван оглянулся.

– Все распродала, – улыбаясь, сказала Варя. – Шо давали, то брала. «Зингерок» только жалко: был как товарищ. Уехал за четверть цены. Ты, Ваня, людям служишь, за их счастье борешься. Скажи, чего люди жалуются, шо нема ни копейки, а хорошую вещь задешево купить, так у всех сотенные?

– Других людей нам Бог не дал, – Иван повторил слова Глумского.

– Ваня, ты у нас в Бога начал верить? От дела!

Иван стоял, похоже, в нерешительности. Глаза скосил в сторону, чтобы не смотреть на Варю в файдешиновом платье, гибкую, тонкую, не по событиям праздничную. Он знал, что может со временем забыть саму Варю, ее смех, голос, но не тело. Пальцы не забудут! Губы, ноздри не забудут!

В открытую дверь тихо вошла Кривендиха. Бросила взгляд на скрыньку, которую Иван поставил стол.

– Ой, товарищ лейтенант, вы с подарком на прощанье?

– Шо забыла купить, Кондратовна? – спросила Варя.

– Та… Варя, може, шось осталось? От шкап дуже интересный.

– Уже не мой. Заедут!

Варя с вызовом посмотрела на Ивана и неожиданно сделала танцевальный оборот. Файдешин взвился.

– Ну что, Кондратовна? Платье новое за сотенную хочешь?

– Да я ж не влезу, – Кривендиха была ошеломлена предложением.

– За сотенную влезешь. Оно ж стоит не меньше семиста.

– Ой, Варя, соблазнительно торгуешься. Ну, за семь червонцев…

– Побойся бога, Кондратовна! А то лейтенант купит! На память! Купишь, Вань?

– Беру! – поспешила Кривендиха. – Може, Валерик женится…

– Так подберет девку под платье, – договорила Варюся.

Она открыла дверцу шкафа, превратив ее в ширму. Платье, шурша, упало к ногам. Варя вышла, накинув на себя пальтецо. Протянула Кривендихе невесомый файдешиновый комок.

– Ой, Варя, шо ж ты его мнешь? Такое ж платье, як облачко на небе… – Кривендиха встряхнула платьице, сложила. – Зараз сбегаю за сотельной.

Она поспешно исчезла.

– Ну, конфисковал? Отвернись, переодягаться в дорогу буду!

– За тобой заедут? – спросил лейтенант.

– То забота, чи хочешь знать, кто заедет? Не с ним еду, Ваня.

– И куда?

– На Кудыкину речку, где вода память смывает!

Быстро переодевшись, она посмотрела в зеркало на внутренней стороне дверцы. Увидела чужое отражение: молодую женщину, собранную в дорогу, короткий жакетик, прочную шерстяную юбку, расклешенную, чтобы не стеснять шаг и позволять взбираться на подножки и в кузова машин. Волосы, конечно, длинны. Мокеевна права: «время насекомое». Но пусть останутся!

Причесалась перламутровым гнутым гребнем. Быстро, умело закрутила сноп волос вокруг головы, воткнула заколки.

– Я готова, Ваня! – обернулась. – Шо ждешь: отпустить или заарестовать? Мне все одно.