Эдуард Беляев - Тайна президентского дворца

Лица за импровизированным столом румянились. Хотелось говорить всем сразу. Даже не так — хотелось выговориться. Они, славные ребята, счастливцы, уцелевшие после той ночи, договорились тут же, при нас, почему-то очень волнуясь пришедшей идее, перебивая друг друга, что будут встречаться каждый год 27 декабря в семь часов вечера у могилы Неизвестного солдата в Москве. Они, захваченные грядущим декабрем, были азартны и увлечены, и уже прямо сейчас видели себя на Красной площади, и готовы были скорбеть и рыдать. Этот здоровый психоз потрясал. Мы, зараженные их светлой благодарной памятью о погибших товарищах, прокашливали горло и учили гортань говорить «молчи». Не видел этого генерал, не товарищ им — Крючков, заславший их всех туда, отправивший под огонь, косвенно виновный в их увечьях и смертях. И забравший право ребят на скупую слезу, на букет маргариток. Укравший память по погибшим и скромную возможность почтить их, преданных земле. Не будет для них могилы Неизвестного солдата. Крючков запретит, и это мы уже знаем, — запретит грубо, по-хамски, со словечками из солдафонского лексикона: «Нечего сопли распускать…»

— Командир, объясни друзьям, нельзя фотографировать, — сказал кто-то из ребят, увидев наши приготовления к вылету птички из объектива.

Володе Шарипову не надо было повторять. Нельзя, так нельзя. Привлекло внимание обращение к нему — командир. Старшие офицеры, а тут — старлей, и вдруг — «командир». Откуда кому-то было знать, что Шарипов командовал штурмовой группой. Ими, значит. Старшими офицерами. Из КГБ…

Пришла пора прощаться. Раненые решили пройтись по свежему воздуху. Поддерживая ребят, гурьбой похромали по заснеженным стежкам нехоженого сада — чистым, нетронутым следом. Хорошо было утопать в первом снегу, в хлопьях, застивших свет фонарей, и лица, и глаза. Было общее настроение беззаботности. Мужи летали в облаках. Им в том пособляли выпитое вино, роскошь снегопада и раннее рандеву с коллегами из комитета республики, который раззадорили слухами. Дескать, всем, кто ранен, Героя дадут, остальным — ордена Ленина. А почему бы и нет, рассуждали, лениво философствуя, бойцы прошедшей войны. Но больше радовались теплу внутри непростреленной груди и неубитого сердца…

Правда, Юрий Дроздов, пережив скандальное награждение, открестится от слов неизвестного информатора из ресторана «Узбекистан» и заговорит о высоком смысле выполненного долга перед родиной и партией. А обещание высоких наград подал как дело, вроде бы, десятое.

Новый год они встречали в Ташкенте. Неделями позже и Москва их встретит радушно. Родная фирма тоже не поскупится на торжественный прием. И, как принято, почести окажут — кому какие. Генералы, которые не испачкали себя кровью, в тиши кабинета председателя докладывали о свершенном. Хвалили народ, выживший и пораненный, переходили на голосовую печаль, рапортуя о погибших. Сотворив многозначительную паузу и приглушив звук собственного горла, назвали имя того, кто собственноручно убил президента Амина. О своих заслугах скромно помалкивали, и это была самая честная строка устного донесения. Бойцов рангом пониже поводили по кабинетам. Их поздравили и расхвалили. Проводили товарищей в последний путь. Дали парочку дней на роздых. Призвали на службу — и покатили будни, заглаживавшие раны души, подправлявшие память, унимавшие боль. Готовили представления, писали, переписывали. Потом бумаги ушли куда-то по команде, где-то «загуляли», и наступило ненарушимое затишье. Казалось, и не было событий 27 декабря, Кабула, дворца Тадж-Бек в долине Дар-уль-Аман…

А Братерский по горячим следам событий умостился в уголке и принялся кропать о пережитом. И как-то все это, написанное, он странным образом не согласовал со старшими, умудренными житейским и служебным опытом, которые сами не пишут, но точно знают, как надо писать, да и вообще — как ручку уверенно держать, чтобы сочинить что надо. И сообщил тот сочинитель, стремясь к точному изложению действительности в духе социалистического реализма, следующее: «Награждено 400 человек, вплоть до машинисток и секретарш». Хочешь не хочешь, а после подобного реализма надо давать отповедь. Подключили генерала Дроздова, он и заклеймил позором: «Я глубоко сомневаюсь в правдивости отдельных утверждений В. Братерского. В составе штурмовых групп его не было. За его хлесткими высказываниями я не вижу ничего, кроме незнания фактов, небрежности и некомпетентности. Звезд Героев нам не обещали, нам просто поручали выполнение оперативного задания. Так пишут те, кто сам там не был, но все и больше всех знает».

Я там не был. И не помышлял собирать компромат на чекистских генералов — хотя не им же одним нас коллекционировать. Но коль Дроздов идет в лобовую атаку, возражу и ему. Без домыслов, версий, напрасных рассуждений — они ведь доки опровергнуть праведное, оборотить так, что свят-человек вдруг объявится чертом рогатым. Сошлюсь на тех, кто там был «в составе штурмовых групп».

Командир группы «Гром» майор Романов: «Многие наградные документы по обязанности командира писал я. Без моего участия практически ничего не оформлялось. Но, как водится, сначала писали одно, потом это нужно было кому-то отдать на прочтение, потом переписать по новой согласованный текст, то есть подчистить „подвиг“, а потом… с кем-то поделиться и местом в операции — попросить потесниться бойцов в атакующей цепи, приняв в свои ряды рекомендованного товарища свыше. А куда ты денешься — разнарядка и приказ. В итоге за проведенную спецакцию далеко от Москвы получили награды и те, кто не покидал даже на час Белокаменную, вплоть до машинисток. Велась целая кампания. Отдельные руководители, имеющие косвенное отношение к событиям, а то и вовсе непричастные, получали куда более высокие боевые награды, чем мои ребята. Несправедливость жуткая. Когда награждение состоялось, смирился».

Николай Берлев: «Долго, как колоду, тасовали наградные списки. Вначале к званию Героя представили семерых офицеров: Бояринова, Козлова, Карпухина, Романова, Голова, Семенова, Полякова. Проводимое расследование (по фактам мародерства) вышибло из их рядов Романова — Героя ему не дали. Яков Семенов, командир группы „Зенит“, вылетел вообще из „героических“ списков и попал в „краснознаменные“. Он оказался в одном перечне рядом с какими-то бабами из управления».

Виктор Карпухин: «Насколько я знаю, активно задействованных сотрудников КГБ в Кабуле на всех объектах было около 140–150 человек. Пусть еще человек двадцать-тридцать, включая генералов, водителей, полотеров. Но были награждены более четырехсот человек, и среди них немало служащих — женщин. Уверен, были там и машинистки, и особо доверенные особы, эксклюзивные девочки, так сказать».