Сергей Михеенков - Заградотряд. «Велика Россия – а отступать некуда!»

– А ну-ка, сынок, дай посмотреть. – И старшина потянулся к его винтовке.

У Петрова заныло в боку. Как перед боем. Ну, все, подумал он, больше я ее не увижу. Он нехотя подал старшине немецкую винтовку. Да и черт с ней, из-за нее едва не взорвались, вздохнул он уже с облегчением. А я и со своей повоюю, мне ее Родина вручила.

Старшина отвел парусиновый полог, закрывавший лаз в землянку, и оттуда в траншею сразу потек и заколыхался тусклый желтоватый, как здешний песок, свет керосиновой лампы. Лампа стояла на сбитом из горбыля столе, без стекла. И только теперь, в этом неверном, но все же достаточном свете, Петров разглядел снайперскую винтовку, всю, от приклада до оптического прицела и невысокой мушки на конце ствола. Но теперь винтовка была в чужих руках. Петров негодовал не столько на командира второго взвода старшину Звягина, сколько на бронебойщика. Подарил он… Даже слова не вымолвит…

– В танке, говоришь, нашел? Хороша. А хочешь, я тебе за нее три фляжки спирту дам?

– Не надо, Никанорыч. Я ее уже парню подарил. Калуга мне жизнь спас.

– Понятно. Дареное не дарят. – Старшина посмотрел на Петрова. – Ты, что, калужский?

– Калужский.

– Из самой Калуги?

– Из самой.

– А мы – тульские. Соседи, стало быть. На, бери свою невесту. Да никому не показывай, а то уведут. – И спросил: – Ты стрелять-то умеешь?

Петров ничего не ответил. А Колышкин усмехнулся:

– Вроде палил.

– А мои не все стреляли. Пошел проверить, а у половины весь боекомплект в наличии. Сволочи! Одному по морде дал. Духа не выношу трусов.

– Это ты, сват, зря. Страх в бою человека за самое сердце держит.

– Да, по мне, пускай он хоть за яйца держит, а все равно – стреляй! Кому не страшно? И мне, и тебе страшно. А стрелять-то…

– Чтобы в бою стрельнуть, надо из окопа голову высунуть.

– А как же! Надо! А у меня Шумский, сидя на соломе, в небо лупил! Пришлось на бруствер его поднять. А он – ни в какую! Пока не приложил…

Шли по сырому, набухшему от дождей полю, на ощупь отыскивая расквашенную дорожную колею. По стерне идти было легче, но они боялись потерять направление и заблудиться. Время от времени останавливались, прислушивались. Идти им было недалеко, днем бы и без дороги мигом добрались до своих. Но они шли уже около часа, а поле все не кончалось. Никаких звуков, которые могли бы подсказать им в кромешной темноте, куда двигаться дальше, ночь им не посылала. Колышкин начал нервничать. Когда он нервничал, ему всегда хотелось материться. Петров, не выносивший матерщины, но еще больше испугавшийся, что они все же сбились с дороги и заблудились, подавленно молчал.

– А ну-ка, дай сюда фонарик, – приказал бронебойщик.

Петров сунул руку в карман. И в это время ветер принес откуда-то слева, где темной отвесной стеной угадывался близкий лес, обрывки фраз негромкого разговора. Разговор им показался странным. И в следующее мгновение и Колышкин, и Петров вдруг поняли, что возле леса разговаривают по-немецки. Немцы! Откуда здесь немцы? Неужели они уже здесь? Обошли! Жуткая догадка обожгла Петрова, так что какое-то мгновение он ничего не мог перед собой разглядеть, как будто контузия, звеневшая в ушах, повлияла теперь и на зрение. Обошли второй взвод и вышли сюда. Старшина Звягин со своими людьми теперь в окружении, а старший лейтенант Мотовилов ничего не знает о том, какая опасность нависла над ротой.

– Тихо, студент. – И бронебойщик схватил Петрова за полу шинели и потянул к земле. – Если это разведка, их немного.

Ветер дул от леса. Вот что их спасло. Бронебойщик откинулся на спину и завозился в стерне, словно что-то отыскивая в спутанных полах шинели. А Петрову показалось, что он лег прямо в лужу, холодная вода тут же пропитала шинель и гимнастерку, проникла всюду, сковав все его тело тугой, как железо, судорогой. Колышкин что-то шептал ему, совал в руки какой-то предмет. Наконец с силой ударил его кулаком по лицу, вскочил и растворился в темноте. Петров не успел ничего понять, как две вспышки, одна за другой, полыхнули совсем рядом, на мгновение раздвинув пространство ночи. Со стороны леса послышались сдавленные стоны, зачавкала грязь под несколькими парами ног, словно там осколками брошенных младшим сержантом Колышкиным гранат было ранено огромное животное, мифическое чудовище, и теперь оно, скользя и падая и превозмогая свою немощь, уползало в лес.

– Стреляй, Калуга! Стреляй! – послышался голос бронебойщика.

Петров попытался дотянуться правой рукой до затвора винтовки, но из этого ничего не получилось.

Потом они бежали по стерне, задыхаясь и кашляя. Вернее, не бежали, пытались бежать. И то пытался бежать один младший сержант Колышкин, а Петров висел у него на плече, болтаясь из стороны в сторону, и с трудом переставлял ноги. Вскоре стерня кончилась, под ногами мягко зашуршало, в ноздри ударило прелой листвой. Куда это мы, успел подумать Петров, в лес, что ли? Или нас уже утаскивают? В плен! В плен! В какое-то мгновение ноги перестали чувствовать почву, даже шорох листвы прекратился, и они полетели в темноту, сшибая кусты и ломая размякшие от дождя сушины.

Очнулись они в глубоком овраге, в зарослях крапивы. Петров это понял по запаху. Потревоженная крапива пахнет так, что першит в горле.

– Кажись, ушли, – прошептал бронебойщик. – Ты винтовки-то не растерял?

– Нет. – И Петров подумал, что сейчас младший сержант с упреком спросит его, почему он не стрелял, когда они были на опушке.

Но бронебойщик промолчал. А немного погодя, когда они убедились, что вокруг никого, тот заговорил о другом:

– Фляжку где-то потерял. Жалко. Выпить охота. Сейчас бы в самый раз. А, Калуга? – И Колышкин толкнул Петрова в бок.

Петров в ответ молча кивнул. И Колышкин, похоже, почувствовал, что он согласился.

– Пойду поищу. Дай мне твою винтовку. – И бронебойщик вытащил у него из рук «мосинку», заряженную полной обоймой.

Вернулся он быстро. Или Петрову так показалось. Возможно, он даже успел задремать. Потому что очнулся необычно бодрым и тут же вскочил на ноги. От Колышкина пахло свежевыпитым.

– Нашел?

– Как на гармони сыграл! – радостно дышал Колышкин, подпихивая ему под руку булькающую фляжку. – На, глотни, легче станет.

Снова пошел дождь.

Зубы стучали по стеклянному горлышку фляжки так, что, казалось, именно от этого стука болью отдавалось в затылке.

– Ты понял, как можно попасть! Вот так, Калуга. Шел к куме, а попал к Фоме. Их человек десять было. Ты пей, пей… А винтовку твою я понесу.

– И что, такое бывает?

– Ты про что?

– Про куму.

Колышкин засмеялся:

– Бывает. Конечно, бывает. Когда одна только кума в голове. У тебя-то была? Или так только, школьная любовь? Ромео и Джульетта?

Петров ничего не ответил. Новая тема заметно оживила бронебойщика. Но, видя состояние своего напарника, развивать он ее не стал. Сказал только: