Сергей Михеенков - Заградотряд. «Велика Россия – а отступать некуда!»

– Бронебой, бери, брат, свою мортиру и дуй туда. В самое пекло не лезь. – И Мотовилов подозвал к себе связного, вытащил из полевой сумки блокнот и начал торопливо писать записку.

Расчет ПТР занял позицию на стыке первого и третьего взводов. Отсюда, из брошенного пулеметчиками окопчика, хорошо просматривались низина и стоявшие в ней танки. Танкисты ждали, когда подтянется пехота. В одиночку вперед идти не решались. А тем временем через их головы начали бить тяжелые минометы. Мины ложились с такой губительной точностью, что через минуту опушка, где держал оборону четвертый взвод и где взблескивали вспышки винтовочных выстрелов, погрузилась в облако черного дыма. Налет прекратился в тот самый момент, когда танки, приняв на броню пехоту, двинулись вперед.

Колышкин сделал первый выстрел, когда головной «T-IV» колыхался в его прицеле метрах в восьмидесяти от окопов четвертого взвода. Артиллеристы ни его, ни две другие цели, следовавшие немного позади, по всей вероятности, еще не видели. Они по-прежнему были заняты перестрелкой с другими танками. А у расчета ПТР началась своя работа. И младший сержант Колышкин одну пулю за другой всаживал в черную угловатую бронированную коробку. Перед опушкой, когда все три танка выстроились в один ряд, пехота покинула броню и, сгруппировавшись позади машин, продолжала продвигаться вперед уже другим порядком. Пулеметчики залегли в стерне и открыли огонь.

– Петров, вы видите пулеметчика? – Хаустов привстал на локте, оглянулся на своего напарника.

– Плохо, Глеб Борисович. Дым мешает. Вижу вспышки.

– Бери от вспышек левее примерно на длину человеческого тела. Делай по одному выстрелу и каждый раз смещай сантиметров на тридцать.

Пулемет вскоре замолчал. То ли переместился, то ли они все же попали в него. Но через минуту пулемет заработал ближе к ним, в группе, продвигавшейся за крайним «T-III», который часто останавливался и, повернув башню с коротким окурком ствола, снаряд за снарядом посылал в сторону бронебойщиков. Окоп, из которого минуту назад хлестко била бронебойка, затянуло дымом и толовым смрадом. В какой-то миг завеса дыма прилегла от порыва ветра, и Петров отчетливо увидел в прицел пулеметный расчет. Сильная оптика настолько сокращала пространство, что боец даже вздрогнул, увидев немцев рядом с собой. Ему даже показалось, что он слышит их голоса. Первый номер уже лежал в стерне, прижав к плечу короткий приклад «МГ», а второй стоял слева на коленях и смотрел в бинокль. Еще мгновение, и дырчатый ствол пулемета задергался в руках первого номера, клочковатое белое пламя запрыгало на раструбе ствола. Второй номер отнял от глаз бинокль и что-то сказал своему командиру. Надо первым бить наблюдателя, подумал Петров. Но, словно чувствуя ток его жестоких мыслей, наблюдатель скользнул окулярами по траншее вправо и остановился. Немец, казалось, окаменел. Наверняка он увидел его, бойца Петрова, который тоже внимательно смотрел на него. Преимущество было у Петрова. И даже не потому, что он увидел его первым. А потому, что он смотрел на немца через прицел снайперской винтовки. До цели не больше ста метров, и если я промахнусь, решил для себя Петров, то справедливо будет передать винтовку кому-то более опытному и хладнокровному. Или более везучему. Хотя он считал себя человеком везучим. Ему всегда везло на экзаменах. Загадывал какой-нибудь билет, ответы на вопросы которого он знал превосходно, и билет ему неизменно доставался. Везло ему и в другом. Но другое, до этого момента, он считал в своей жизни неважным, второстепенным.

Обершютце Отто Зигель бежал по болотистой лощине. То, что ему удалось пережить, казалось невероятным. Два дня назад в пойме при атаке на деревню убиты Штейгер и Зибкен. Их тела даже не удалось вынести и похоронить хотя бы с элементарными почестями, подобающими их смерти. Их, видимо, забрали санитары или похоронная команда. Но вначале, конечно же, обшарили русские. Забрали рюкзаки, оружие, ремни, вывернули все карманы, стащили сапоги. Но похоронили их, должно быть, все же на воинском кладбище, в индивидуальных могилах, как это делалось до Смоленска и после Смоленска. А Хорст остался лежать в лесу на территории, контролируемой иванами. И Хорст, и абверовцы. И этот, фон Рентельн, который часто разговаривал по-русски. Его, конечно же, убьют. Тот одиночный выстрел из винтовки…

Вдвоем было бы выбираться из этой львиной пасти куда легче. Зигель сожалел о гибели «бранденбуржца». При всем высокомерии этих мясников и костоломов в решительную минуту фон Рентельн поступил как настоящий товарищ. Но Зигель уже ничего не мог для него сделать. Если бы в тот момент у него в руках оказался его верный Schpandeu, он, наверное, смог бы отогнать иванов и рассеять их по лесу. Тогда бы никто из их группы не погиб. Но русские начали стрелять так неожиданно и так метко, что в один момент вся группа оказалась выбитой, почти все лежали на земле в лужах крови. Пули попадали исключительно в голову, не оставляя никакого шанса. Кто эти люди, которые подкараулили их в этом лесу? Наверное, такие же, как «бранденбуржцы». Ведь у иванов тоже есть свои спецподразделения. Так стрелять из винтовки… Так стрелять может только хорошо обученный и опытный снайпер. Зигель так и не увидел, кто в них стрелял. Было такое впечатление, что стрелял весь лес, обступивший их со всех сторон. Но это был не лес, а человек. Русский. Иначе бы лес его добил. Хотя бы и здесь, в овраге…

Зигель перебегал от дерева к дереву. Он старался передвигаться как можно тише и незаметнее. Руки и лицо он поранил, когда продирался сквозь заросли жимолости и диких яблонь. Саднило под мышкой. С каждой минутой боль там становилась все сильнее, и вскоре стала неметь левая рука. Поднимать ее, чтобы отвести от лица ветки деревьев и кустарников, становилось все труднее. Он расстегнул шинель и сунул руку под мышку. Так и есть, липко и мокро. Вытащил руку – кровь. Но пуля прошла по касательной, лишь только задев кожу и мышечную ткань. Останавливаться для перевязки он не мог. Во всяком случае, пока ему казалось это и лишним, и опасным. Надо бежать, туда, на запад. Выходить из расположения русских как можно скорее, пока они не перекрыли все выходы. Хотя вряд ли они заметили, что один из группы ушел.

Зигель снова с теплотой вспомнил «бранденбуржца», который прикрыл его отход и, в сущности, подарил ему жизнь ценой своей собственной. Кто и когда сможет оценить это? Понять высоту душевного порыва солдата на войне может только солдат. Только солдат…

Он переложил из левой руки в правую парабеллум. В здоровой руке пистолет заметно полегчал. Если придется стрелять, подумал Зигель, пистолет придется взять в левую. Он был левша.