Сергей Михеенков - Заградотряд. «Велика Россия – а отступать некуда!»

Потом они принялись разгребать землю, чтобы вытащить ружье, сброшенное на дно окопа во время обстрела. Но совсем рядом послышались команды на немецком языке. Брыкин встал во весь свой рост и начал стрелять из винтовки куда-то вдоль траншеи, где немцев не должно было быть. Расстреляв обойму, второй номер поставил винтовку в угол и устало сел рядом. Колышкин вначале не обратил на него внимание, продолжая разгребать землю. Но когда Брыкин уронил голову и тяжко выдохнул, увидел, что пуля попала ему прямо в грудь. Правая рука бойца сползла вниз, широкая ладонь легла на землю и раскрылась. Пальцы, почерневшие от копоти, еще какое-то время подрагивали.

Возня в траншее, куда только что стрелял Брыкин, продолжалась. Видимо, немцы, ворвавшись в окопы третьего взвода, устраивались на новом месте, а может, добивали прятавшихся в отводах бойцов лейтенанта Климкина.

Колышкин бросил ружье и начал раскапывать землю в углу. Вытащил две гранаты. Одну тут же бросил на чужие голоса за изломом траншеи. Другую сунул в карман. Снял с Брыкина подсумки с патронами, зарядил винтовку и стал ждать. Если немцы захватили траншею, то через несколько минут они полезут сюда, понял Колышкин. А граната у него всего одна. И напарник его убит. Захотелось есть. Колышкин пошарил в карманах у второго номера, все так же неподвижно сидевшего в углу окопа, нашел сухарь, завернутый в чистую тряпицу. Сухарь оказался неполным, надкусанным. Правда, на вкус это не повлияло. Сухарь был вкусным, и веяло от него теплом летнего поля… А над полем летел в распахнутой шинели потомственный солдат Гаврила Иванович Брыкин, его второй номер. Летел он над полем хозяином, как весенний грач. И крылья-полы широко развевались в чистом, не изгаженном толовой гарью вольном пространстве. «Брыкин! – закричал ему Колышкин. – Ты что ж, братец, живой?» – «Живой», – говорит Брыкин. А сам все колышется, реет над жнивьем, как полуденное марево, не может стать на землю и опереться на нее, как будто чувствует в ней ненадежность. «Как же так? Я ж тебе давеча глаза закрыл». – «Бросай гранату!» – вдруг закричал грач и забил крыльями прямо по лицу бронебойщику.

Колышкин мгновенно очнулся, выхватил из кармана гранату, поставил ее на боевой взвод и бросил в глубину траншеи, туда, где мелькали темно-зеленой гусеницей лобастые немецкие каски и слышались отрывистые команды на чужом языке. Каски рассыпались, как мониста, потерявшие нить. Гусеница рассыпалась еще до взрыва. Потом он стрелял в смрадные потемки, кого-то добивал. Расстрелял две обоймы и снова сел возле своего второго номера и мгновенно уснул, приткнувшись к окоченевшему телу Брыкина плечом. Колышкину снова хотелось избавиться от того ужаса, который он только что пережил. Но теплое хлебное поле с живым Брыкиным больше не снилось. Ничего ему не снилось, никакой боли.

Когда группа Хаустова по приказу лейтенанта Багирбекова добралась до полуразрушенного окопа, бойцам показалось, что бронебойщики спят.

– Будите их, – приказал Хаустов.

Но Коляденков махнул рукой:

– Да они уже окоченели.

– Оба?

– Оба-два. Надо ж, смерть какая. Воевали – все поровну делили. И смерть никого не обидела.

– Справедливая…

– Куда их?

– Брыкина – пулей. А тульского, видать, штыком, в живот. Вон как распороли.

– Отбивались до последнего. Ни одного патрона в подсумках. И винтовка пустая. Надо лейтенанту так и доложить.

– Прикопай их.

– Как их прикопаешь? Застыли, говорю.

– Повали и прикопай. Ружье надо забрать.

Прикапывать убитых бронебойщиков не стали. Немцы из-за излома траншеи бросили гранату. Но она перелетела, шлепнулась в стерню и там разорвалась, на мгновение оглушив их, лежавших на дне полузасыпанного окопа.

– А ну-ка, ребята, давай – по одной, – откашлявшись, прохрипел Хаустов.

Они встали на колени, вытащили гранаты и бросили туда, откуда только что прилетела «толкушка». Как только смолкли взрывы, Софрон выглянул в траншею и дважды торопливо выстрелил из винтовки.

– Что там?

Софрон покачал головой: ничего.

– А зачем же ты стрелял?

– Ты так делаешь, – ответил Софрон Коляденкову.

Танки отошли. Прорвавшийся через линию окопов «Т-III» забросали гранатами и бутылками с горючей смесью уже на позиции «сорокапятки». Пушку танк успел раздавить вместе с частью расчета. Но тут подоспели старшина Ткаченко и ездовой артиллерист и бросили на корму несколько бутылок «КС» и противотанковую гранату. Обгоревших танкистов, забежавших в ячейку, добили штыками и прикладами раненые артиллеристы.

Остальные танки рассредоточились по полю и начали методично обстреливать позиции ПТО и линию окопов Третьей роты.

Мотовилов вернулся на свой НП, выпил котелок воды и отдал «ППД» связному Самошкину. Самошкин молча достал из-под стола цинк с патронами и начал набивать пустые диски.

Взрывы танковых снарядов неожиданно стали редеть.

– Что там? Сбегай, посмотри, – сказал он связному.

Тот выскользнул из землянки и вскоре вернулся радостный.

– Кажись, отходят.

– Кажись? Или на самом деле?

– Отходят. Задний ход дали.

Мотовилов выбежал в траншею. Немцы начали отход. В бинокль было хорошо видно, как они покидали захваченный участок траншеи на правом фланге роты. Первый и третий взводы усилили огонь. Но немцы отходили сосредоточенно, выставляя заслоны, и третий взвод смог занять свои окопы, только когда отступавшие скрылись за увалом. Эх, думал Мотовилов, наблюдая за тем, как немецкие пехотинцы хорошо организованными волнами откатывались в сторону Малеева, сейчас бы пару минометов. Но усталая радость от того, что его Третья рота все-таки выстояла на порученном ему, старшему лейтенанту Мотовилову, разжалованному полковнику Красной Армии, на этом рубеже, пересиливала все остальное. Черт с ними, подумал он о немцах, которых они упустили, считай, из-под носа. Пускай бегут. Побежали. Вот и побежали они…

– Самошкин! – окликнул он связного. – Зови взводных.

Гауптман Хорнунг во время атаки шел вместе со своими солдатами в первой цепи. Затем, когда русские встретили их сосредоточенным огнем и застопорили продвижение вперед, он решил атаковать своим левым флангом, стремительным броском ворваться в русскую траншею и при поддержке танков очистить потом всю ее. Но неизвестно откуда взявшиеся противотанковые пушки русских начали выбивать из строя танки. Атака едва не захлебнулась, еще не начавшись. Но Хорнунг своей волей и личным примером заставил солдат подняться. Вскоре они достигли линии русских окопов. Иваны оказались необычно упорными, из траншеи их пришлось выбивать штыками и прикладами.

Группе гауптмана Хорнунга удалось вначале рассечь оборону русских, а потом окружить целый взвод их пехоты. Хорнунг запросил поддержку минометов. Те тут же открыли огонь и перепахивали траншею противника до тех пор, пока Хорнунг по рации не передал отбой.