Матэ Залка - Добердо

Собравшиеся офицеры, разбившись на группы, тихо разговаривали, два прапорщика стоя начали играть в карты, но пожилой обер-лейтенант цыкнул на них. Арнольда нигде не было видно. Фенрих Шпрингер, сутулый франтоватый офицер, предлагал пари старшему врачу батальона обер-лейтенанту Аахиму. Шпрингер утверждал, что темой сегодняшнего совещания будет Монте-Клара; доктор спорил с ним: по его мнению, просто приедет какой-нибудь ученый штабист из Констаньевицкого лагеря и сделает доклад «о положении воюющих стран». Такие доклады бывали нередко. Шпрингер упорно отстаивал Монте-Клару. Пари вызвало большое оживление, так как речь шла о десяти бутылках шампанского. Доктор начал уже было отступать, но Шпрингер схватил его за руку, и лейтенант Бачо лихим ударом рознял пари. В эту минуту в зал вошел майор Мадараши и за ним Арнольд.

Майор приветливо улыбался, здоровался со всеми за руку и ни слова не проронил о том, что «господа офицеры вели себя вчера недостойно». Арнольд был мрачен. Я подошел к нему.

— Ого, уважаемое начальство сегодня настроено милостиво, — развязно крикнул Бачо, так чтобы майор слышал его. — А вы знаете, друзья, что в таких случаях говорит гонвед?

— А что? — спросил, улыбаясь, майор.

— Пехотинец говорит, — смеялся Бачо, — если уважаемое начальство снисходительно, значит, готовит какую-нибудь пакость.

Офицеры расхохотались. Лицо Арнольда оставалось неподвижным, только в глазах блеснула искорка иронии. Майора, видимо, покоробила развязность Бачо, но смех был настолько единодушен, что он тоже улыбнулся; правда, улыбка была кислая и вынужденная. Маленькими черными глазами он исподлобья враждебно и пытливо оглядел своих офицеров и обратился к Бачо:

— Ты сегодня ночью, конечно, ничего не слышал, кроме собственного храпа?

— А что случилось, господин майор? — заинтересовался Бачо.

— То, что двенадцатый батальон окончательно осрамился.

— Где? Как? — посыпались вопросы со всех сторон.

— Под Кларочкой. Представьте, они на сегодня в ночь назначили атаку, начали кричать «райта, райта! [7] Райта — давай; ура! (венг.) », но никто не двинулся с места. Господа офицеры не сумели вытащить солдат из окопов. От шума итальянцы сначала растерялись, а затем, сообразив, в чем дело, открыли по ним ураганный огонь и к утру с Монте-Клары пустили газы.

Майор говорил презрительно и высокомерно о позоре двенадцатого батальона.

— И много там осталось? — спросил командир второй роты обер-лейтенант Сексарди.

— Больше половины, — не задумываясь, выпалил майор. — Но так им и надо.

Это заявление произвело совершенно неожиданный для майора эффект: офицеры нахмурились, а фенрих Шпрингер хрипло заметил:

— Половина! Хорош позор!

Наступила тишина, та траурная тишина, в которой обнажают голову перед могилой.

Дверь открылась, послышался легкий звон шпор, вошел высокий, не по-фронтовому элегантный капитан. Любезно поздоровавшись с офицерами, капитан подошел к майору и что-то тихо сказал ему.

— Это начальник штаба второго сводного полка, — шепнул Шпиц, ни на минуту не отстававший от меня.

— Господа офицеры, внимание! — сказал майор. — Сейчас к нам прибудут гости. Господин полковник Коша желает провести с нами беседу. Смирно!

Перед собранием остановился автомобиль. В зал вошел полковник Коша, подвижной, энергичный коротыш. Улыбаясь, он отвечал на приветствия.

— Вольно, господа. Сервус, сервус! — и махал рукой старшим офицерам.

За полковником тенью следовал рыжий веснушчатый фенрих. Под мышкой у фенриха торчала свернутая трубкой карта, на боку висела адъютантская сумка, а в руке он держал длинную тонкую указку.

Коша в сопровождении майора поднялся на эстраду. Почтительно склонившись перед коротеньким полковником, майор Мадараши о чем-то тихо докладывал ему. По мере рапорта майора на подвижном лице полковника улыбка сменялась выражением озабоченности.

— Что это будет? — спросил я Арнольда, с которым за все время обменялся только двумя незначительными фразами.

— Гм, очевидно… господин полковник прочтет нам лекцию об эстетических взглядах Канта на тему «Кантианство и эстетика войны», — процедил сквозь зубы Арнольд.

Мне было не до смеха.

— Не бойся, доклад будет популярный, господин полковник постарается облегчить сложность своей темы общепонятными примерами.

Шпиц давился от смеха, зажав рот руками. Я тоже невольно улыбнулся. Тем временем рыжий фенрих вынул из сумки коробку с кнопками, развернул карту и прикрепил ее к доске. Ему помогали стоящие поблизости прапорщики. Полковник, майор и начальник штаба полка оживленно совещались о чем-то. Седеющая голова полковника была острижена бобриком, что придавало его лицу строгость.

Штабные офицеры были чисто выбриты, от них веяло комфортом мирного времени. Фронтовое офицерство разглядывало их с нескрываемой завистью.

Я посмотрел на карту. Это была подробная карта участка фронта. Слева и справа шли схематично набросанные линии, а посредине тщательно, с мельчайшими деталями, был выведен рельеф возвышенности, совершенно отвесной с юга и пологой, спускающейся несколькими террасами с севера. Через всю возвышенность шли, то расходясь, то подходя друг к другу почти вплотную, две линии. Наверху капризными зигзагами шла линия итальянских окопов, на северной стороне, местами забираясь на террасу, потом падая вниз, тянулась линия австро-венгерских позиций.

— Монте-Клара, Монте-Клара, — прошло по рядам офицеров. Некоторые криво улыбались.

Стройный капитан Беренд, начальник штаба полка, подошел к краю эстрады и, блеснув безукоризненными зубами, предложил придвинуть стулья поближе. Офицеры задвигали стульями и среди этого шума быстро обменивались мнениями. Вокруг доктора Аахима весело посмеивались сторонники фенриха Шпрингера. Лейтенант Бачо громко заметил:

— Мне все равно — так или этак; как свидетель я имею право на известную долю выигрыша. Я думаю, доктор, мы сегодня выпьем, а?

Доктор укоризненно взглянул в беззаботные глаза лейтенанта и испуганно отвел взор, как будто заглянул в пропасть. С возмущением доктор констатировал, что Бачо совершенно равнодушен к тому обстоятельству, что батальон могут сегодня перебросить на Монте-Клару. Я услышал недовольное бормотанье Аахима:

— Прямо удивительно, до чего у нас легкомысленная молодежь!

Окружающие рассмеялись, по-своему истолковав неодобрительный возглас доктора. Майор Мадараши спустился с эстрады, рыжий фенрих стал сбоку доски, все уселись, и полковник подошел к карте.

— Господин майор уже вас информировал о том, что один из батальонов нашей сводной горной бригады сегодня ночью постигло несчастье. Да, иначе чем несчастьем это нельзя назвать, да, да, — задумчиво повторил несколько раз полковник, как бы уверяя себя в том, что происшествие с двенадцатым батальоном именно несчастье, а не позор.