Анатолий Азольский - Кровь диверсантов

(Кстати, годом спустя двое военнопленных, один из них генерал, совершат побег, пешком доберутся до Одессы, причем ни один из них не знал русского языка. Вот и говори тут о «полицейском государстве». Тем пленным было легче, к моменту их появления в Одессе уже провозгласилась Федеративная Республика Германия, какая-никакая, а защита.)

С наших немцев мы глаз не спускали, у них, очевидно, был свой план, свои сроки, свой маршрут и, возможно, другое сопровождение и другое место пребывания. Домик принадлежал Фединой родственнице, ее он отправил в свои Бендеры вместе с детьми. Понял он нас не совсем правильно (при встрече еще поздним летом) и тюрьму делал не для выкраденных немцев; в хорошо оборудованном подвале, полагал он, будем жить мы, и провел туда свет, утеплил, поставил две кровати.

С водой в этом городе плохо было, но нанесли ее ведрами, заполнили два громадных чана, вымыли узников новороссийской Бастилии. К казенному (лагерному) нижнему белью они привыкли и не роптали, когда Федя с рынка принес им вполне приличные кальсоны и рубашки. На лице простодушного Рудника сияла радость: последнее, мол, унижение, скоро простимся с вами, господа русские большевики.

Назавтра я повел Шайдемана в город, он был в дырявом пальто, найденном на чердаке, черные очки делали его стариком. Ватники мы припрятали, Новороссийск – у моря, слишком много иностранных матросов, высокому Шайдеману очень подошла бы капитанская фуражка и морской реглан. То и другое нашли, толпа напугала немца, пора бы уже и домой, то есть к Феде, да вдруг Шайдеман остановился перед ларьком, на который я и внимания не обратил, и замер. Я взял его за руку, чтоб оттащить, но ощутил пульсирование горячей кисти и уже не отпускал ее от себя. С Шайдеманом что-то происходило, он будто музыку слушал, чуть подавшись вперед, но глаза – глаза горели, я видел лицо его в профиль, но чувствовал: глазницы его наполнены мрачным торжествующим светом.

А ларек торговал кухонными принадлежностями, среди них – ножи, но какие ножи! Из какого металла! Хористки на Ляйпцигерштрассе многому нас научили, я различал закусочные приборы по длине ножа – он длиной примерно с диаметр закусочной тарелки, тупой, напоминающий лопатку нож – это для рыбы, да рядом выложена и вилка с короткими зубцами, столовые ножи, фруктовые, десертные… Но металл! Металл был не местным: легированная сталь особой закалки, не золингеновская, нет, в Новороссийск, видимо, из Германии привезли полотна каких-то пилящих устройств, выкраденных со складов или официально доставленных; мастер, конечно, не осмелился делать из них боевые ножи (а если и сделал, то втайне), все, на продажу выставленное, было гражданского, так сказать, назначения, но с некоторыми приметами, намекавшими на возможность более широкого применения. Особо хороши были рукоятки – разноцветные, плексигласовые, костяные, деревянные. Ростовские рукоятки и новороссийские тоже славились на весь Союз, но не на них держались липкие, ласкающие глаза Шайдемана. Не изменяя положения головы, чуть искривив рот, он попросил меня:

– Пусть покажет поближе третий нож в среднем ряду…

Не одни мы глазели на изделия невиданной красоты и мощи, я уже слышал предложения продать тот или иной нож, и всегда продавец, чем-то похожий на Шайдемана, отвечал, отрицательно качнув кудлатой головой:

– В комплекте, граждане, в комплекте… Вчера двум ресторанам продал… Да они как глянули на разделочный нож, так у них руки затряслись…

И у Шайдемана дрогнула рука, когда по моей просьбе ларечник снял со стенда третий нож из среднего ряда и протянул его нам.

Немец бережно принял нож и любовался им, лежащим на ладони, затем бросил на продавца взгляд – и отвел глаза, нож длиною превосходил ладонь, рукоятка утвердилась примерно на запястье. Пальцы Шайдемана шевельнулись – и нож ожил, нож приобрел способность вонзаться в податливый материал или втыкаться в твердость, нож стал не продолжением ладони, а как бы устройством, прикрепленным параллельно кисти, которая может ножом этим выстрелить… Я тронул его ногой, отвлекая от ножа, поскольку как-то не увязывались темные очки и интерес к предмету кухонного оборудования. Еще раз пришлось ногой пнуть Шайдемана – он не выпускал из руки ножа, и, лишь когда я в ухо его вогнал смачное немецкое ругательство, он будто вышел из транса, сунул руки в карманы реглана.

Я понял, что рядом со мной – убийца! Не воин, обученный убивать ножом, а человек, рожденный вспарывать ножом человеческие туловища, и что-то он все-таки натворил в эту войну, дорвавшись до возможности пускать нож в любимое дело. И Рудник был либо свидетелем ножевых забав Шайдемана, либо – наоборот – единственным человеком в вермахте, который мог засвидетельствовать безгрешность друга по этой части.

Еще в мае решил я отдавать пленных порознь, во мне играло опасение: как только мы оказываемся вне пределов СССР, меня и Алешу просто вышвырнут за дверь особняка Рудника или Шайдемана. Или сдадут в полицию, где мы и рта не раскроем, а на Вилли рассчитывать опасно. И ни о каких долларах уже не заикнешься. Тогда-то и подумалось: отдать Шайдемана, как сынка более богатеньких родителей, вместе с ним пересечет кордон Алеша, в финансовых делах более смышленый, чем я, выцарапает деньги, надежно упрячет их на вполне законной основе, даст сигнал – и по проторенной дорожке Томас Рудник покинет СССР.

Теперь все будет иначе.

Немцам (их обыскали на всякий случай) устроили вечернюю прогулку, кулаки Феди пресекли бы любые попытки к побегу. А мы с Алешей осмотрели подвал, где Шайдеману придется жить не менее десяти дней.

Одну тему я боялся затрагивать в разговорах с Алешей. Только мне было известно, где архив Халязина – и уж не ради ли архива затеяна вся эта галиматья?

Быть или не быть? – Героическая гибель Портоса. – Быть!

Посредником оказался бравый мужчина, пропахший кофе и трубочным табаком, в суть дела наниматели его посвятили не полностью, и он взвился, когда услышал, что «груз» будет передаваться ему по частям, то есть поначалу два человека, русский и немец, а затем, после того как русский подтвердит «оттуда», что условие выполнено, – только после этого еще одна пара покинет порт и город Новороссийск. Причем – пригрозил я – надо спешить, слышны шаги МГБ… Уже побывав в порту, я изучил, как сходят команды на берег и как возвращаются, а только таким путем можно перебросить с причала на борт нужных людей. Пограничный наряд у трапа, сверка пропуска с паспортом, Григория Ивановича бы сюда, научил бы он запоминать физиономии проверяемых. Пароходов – семь или восемь под погрузкой, длина причальных линий позволяет швартоваться еще нескольким. Ни одного пассажирского с гурьбой полупьяных путешественников. Отец Рудника – владелец судоходных компаний, пароходы его ходят под разными флагами, но с каждым капитаном договариваться нельзя. Как оповестятся наниматели о внезапном изменении планов – неизвестно. О другом я думал уже пятый месяц – с того московского вечера в «Шестиграннике». И старался ничем не выдать Алеше, о чем размышляю.