Анатолий Азольский - Кровь диверсантов

Боль – это я ожидал. Но, кроме боли, другое ощутил я.

Ноги были перевязаны. Не рубахой, но и не бинтами. Неумело, но добротно.

Задумался. Если перевязывал я, то делал это в забытьи, что возможно: автоматизм движений и так далее, Чех толково объяснил нам этот механизм психомоторных действий. Предположим, в кармане нашелся какой-то заменитель бинта. Предположим также, что автомат я припрятал – тоже в полубеспамятстве, такое случается. Но на то и другое ушло бы время, сейчас должно быть утро, по небу же, по свечению звезд – до утра далеко… На часах же…

На часах было пятнадцать минут второго! Не могли же часы затикать в обратную сторону! Ведь сарай я покинул в два часа сорок три минуты!

Было от чего свихнуться, и, восстанавливая разум, я начал в последовательности вспоминать протекшие часы – от сарая до стопки писем, сунутых мною в углубление, и, когда дошел до момента приземления, невероятная догадка расширила мои ноздри, я вдохнул воздух, вонь ворвалась в меня, вызвав тошноту.

Сарай! Я находился в сарае, в пятистах метрах от домов, среди которых был и тот, что спрятал меня. Ошибиться было невозможно. Не уничтожаемое никаким временем, не выдыхаемое ветром зловоние вымокаемых кож щиплющим газом наполняло легкие. Меня вырвало, стало легче, тошнота отступила.

Кое к каким выводам я пришел все-таки. Приложив правую ладонь к земле, справа от себя, левую же протиснув под ягодицу, я по разнице температур определил, что там, где обнаружил себя несколько минут назад, нахожусь я недавно, тело не смогло еще достаточно для ощутимости нагреть землю подо мною.

Завел часы, определил заодно и степень разжатости пружины. Свыкся с невероятностью происшедшего, и сцены из любимейших книг припомнились: «Таинственный остров» Жюля Верна, капитан Немо, выносящий тонущего Сайруса Смита из моря или подбрасывающий хинин для спасения бьющегося в лихорадке Герберта. Догадался: надеяться на благородство почитаемого капитана глупо, поскольку правда в том, что вчера еще до рассвета меня (я прощупал голову) ударили по черепу тупым предметом, сунули в рот кляп (мышцы скул болели), стащили осторожно с чердака и перенесли сюда, в сарай. Автомат отобрали – чтоб длительного сопротивления немцам не оказывал. Правда, перевязали.

Но пистолет у меня остался, благодетели, оглушив меня и сюда доставив, поступили очень умно, не разоружив меня полностью. Немцы, руками и сапогами прощупав труп, поинтересовались бы моей вооруженностью, пистолет их вполне удовлетворял. Многое сказали бы им и часы. Итак, вновь к пригороду.

Времени достаточно, и я бы добрался до цели, если б не заполыхавшие во мне сомнения. Была ли ямка с взрывчаткой вообще, гремела ли железом крыша? Проверить свой мозг, его работоспособность, его ясность – вот что хотел я, и в овраге (я дополз до него) нашлась-таки взрывчатка, развеявшая все подозрения. Значит, Петелино и все последующее – не фантастическое измышление психики юнца, напуганного до смерти реальностью войны!

Немцы сами подтвердили это: поле, на котором я приземлился, осветилось, и свет был поверхностным, не сверху; по-собачьи встряхнув головой, я услышал приглушенный шум автомобильных двигателей, работали моторы недвигавшихся грузовиков большой вместимости, видимо, «бюссингов». Два мотора, следовательно – почти сотня солдат. Свет автомобильных фар сиял в направлении сарая, команд не слышалось, но, когда сотня человек даже не в ногу ступает по земле, в которой прячешься, разрозненные походки сливаются в угрожающую поступь.

Мотоциклетный патруль может быть боязливым, нахрапистым, брезгливым, бесшабашным, жестоким или милосердным. У сотни пеших солдат все эмоции усреднены.

Сотня солдат оцепила сарай, обыскала его и подожгла, и в свете пожара я увидел рядом с собой мешок со взрывчаткой.

Но они, солдаты, искали, конечно, не взрывчатку, искали меня. Неизвестные благодетели оповестили немцев о том, где я нахожусь. Теперь немцы обыщут весь пригород. Теперь мне нельзя к нему приближаться.

Девятнадцать часов провел я у тлевшего сарая. Ноги вспухали болью, я с радостью отметил это. Все медицинские рекомендации Чеха ожили во мне, я повторил в уме все его заклинания, основанные на вере не в чудодейственную силу лекарств, а в мощь психики, способной противостоять всем хворям мира. Чем безвыходнее ситуация, уверял нас Чех, тем активнее борется организм; наша кровь, наша лимфа – вот препараты, которые уничтожат любые инфекции. Умирающий от жажды человек без ущерба для желудка напивается из лужи, кишащей бактериями. И того же человека скрючивает дизентерия от капли ненужной ему жидкости.

Обследовав мешок с толом, я извлек некоторые выводы из спешки в Петелине, извлек в самом буквальном смысле. В нарушение всех инструкций в мешке лежали взрыватели и детонаторы. В крайнем случае можно взорвать себя вместе с мешком, но я не стал готовиться к такому исходу, этому бы воспротивился Чех, да и лимонка в моем кармане, от взрыва ее мешок сдетонировал бы.

Четырежды невдалеке от меня проезжали мотоциклисты, однажды они устроили перекур. Из нескольких фраз, переработанных и дополненных воображением, я извлек немало ценного. Когда стемнело, я пополз – к теплу, к сухости, к людям; в кромешной темноте наступившей ночи я выбирал нужные мне звуки и запахи и катился на них веретеном, такой способ оказался наиболее выгодным. Добравшись до плетней улицы, параллельной той, по которой шел двое суток назад, я переждал немцев, проехавших мимо, медленно, никак не ожидавших ни выстрелов, ни людей. Задержался у колодезного сруба, облизав его, смочив иссохшие губы. Ни капли в ведре, впереди – сутки-полтора без влаги, что не страшило, Чех научил использовать мочу для питья. Озерной называлась улица, по которой я перекатывался и полз, окруженный враждебными домами. Замирал, слушал землю, внимал шорохам. Уловил: метрах в пятидесяти от меня ветром поднялась и опустилась железная кровля, под которую я забрался двое суток назад.

Опознание места и времени сразу же вернуло меня к заботам текущим, насущным. Вильнувший вправо переулок меня привлек: из глубины его не несло бензиново-резиновым смрадом гаража, оттуда не разило мужскими телами: вооруженные немцы в переулке не обитали, в запахе я не нашел следов долговременного проживания, а немцы, освоившие какой-нибудь клочок земли, передавали ему въевшийся в них запах вещевых складов, пороховую гарь, вонь давно не мытых тел, испарения, наводящие на мысль о пятилитровых банках кофе и походных кухнях.

В переулок я почему-то не пополз… Еще один совет Чеха припомнился мне: «Ставь перед собой цель, задачу, достигай и решай, но знай, что ты – на неверном пути. Истинную цель ты тогда достигнешь, когда иной, другой уже не будет, – не серия счастливых случайностей, а цепь неудач приводит к желаемому!»