Андрей Ефремов - Военные пацаны (сборник)

Наконец настал день, когда настойчивый Сергеич все же окончательно достал Герасимыча, и тот сдался, а Владик напросился в помощь зам по тылу и уехал с ним на продуктовые склады. И настал вечер, когда Владик приехал с новеньким ножом; Сергеич все никак не мог налюбоваться подарком; а Герасимыч размышлял: что же делать с новенькой солдатской миской, в ответ подаренной ему растроганным Сергеичем. Но при этом следует отметить – все трое нашли какое‑то успокоение: Сергеич – при ноже и при памяти, Герасимыча не достает Сергеич, и Владик занят: усердно натачивает новенький нож. Какие уж там стрессы! Так что тот первый вечер прошел более-менее спокойно.

Следующие сутки вся троица была в наряде, но в разных сменах: Герасимыч в разведке, Влад на дорожном шлагбауме, старшина тоже куда‑то укатил. После работы, до вечера, так же все было спокойно. Но с этого вечера Владик прекратил попусту распивать чаи, только курил. Позже, чтобы часто не отвлекаться от любимого дела, он приобрел знатную вместительную трубку и большую коробку ароматного табаку.

– Герасимыч, ты свободен, лапушка? Оцени – как я наточил! – В глазах мелькнуло подобие полного сексуального удовлетворения.

Герасимыч оценил:

– Что‑то с одного краю неровно, кажется… Сергеич, глянь.

– Точшно, чшерезчшур как‑то, однако. – Лезвие у финки стало неровным: один край был переточен волной.

Владик прицелился глазом по клинку:

– Ага… тьфу-тьфу… шибко, однако…

И началось!..

…Герасимычу в цвете снилась хрюшка, которую уготовляли на забой: какой‑то садист перевязал путами свинюшку нарастопырку и, наслаждаясь мучениями несчастного животного, правил перед ее выразительно-выпученными глазами свой резак. Сергеичу же привиделся черно-белый кошмар в режиме ускоренного воспроизведения: как он в родном Полесье проворно убегает от преследующих его по пятам, на мотоцикле с коляской, фашистов, лязгающих на кочках вставными металлическими челюстями и, по ходу дела – шампурами об бруски: вжик-вжик! И еще кричат по‑русски, сволочи: «Достал, епти!..»

– Доброе утро, господа! – Вжик-вжик. – Ну, вы и храпе-е-еть!

– Ты что, Влад, не спал, что ли?

– Да что‑то не хочется. – Владик выглядел огурчиком. – И так полжизни умудрился проспать, сколько ж можно! А ты, Сергеич, чего так орал‑то, епти?

Сергеич на вопрос не ответил и ловко сменил тему разговора:

– Слышь, Владик, а тебе зачшем это, что над ножом‑то измываешшься?

– Хочу и буду! – лаконично ответил Влад.

Наблюдательный Герасимыч отметил – в результате ночного бдения кинжал утратил зеркальный блеск, потускнел, и волна пошла еще и с другой стороны лезвия: даже своей формой стала напоминать узкую ложку. Весь личный состав отряда тоже заметил – с Владом стало твориться что‑то неладное: в любую свободную минуту, и днем, и ночью, он правил свой любимый нож! Похоже, в этом мире ему больше ничего и не нужно: это какое‑то блаженство, удовольствие, наслаждение, даже, кажется, оргазм! Вжик-вжик! При любом раскладе в расположении – музыка орет, телевизор работает, молодежь шумит – всем слышно: вжик-вжик!

Со временем, правда, когда Владик куда‑либо надолго выезжал, бойцы подметили: без этого, уже вполне привычного акустического фона– вжик-вжик-тьфу-тьфу! – отдыхающей смене стало довольно трудно засыпать. Судя по всему, правка клинка была для Влада некой отдушиной в этой жизни: не секрет – многие бойцы снимали стрессы алкоголем; многие, для того чтобы отвлечься от действительности, запоем читали стихи, книги – например лирику Некрасова, или страшилки Корнея Чуковского. Был один парень, классно играл на гитаре, так он каждую свободную минуту тренькал на ней, и ничего больше ему и не надо: бренчал и успокаивался, забывал обо всем на свете. Вот так – брякал по струнам и всем говорил, что это Бах. Никто не осмеливался отобрать у него инструмент во время его отдыха, хотя гитара была собственностью отряда, общественной.

Герасимыч же никогда не расставался с Библией. Не было случая, чтобы кто‑то по этому поводу умничал, но многие интересовались: что там внутри да как и что это или, к примеру, то означает. Герасимыч охотно просвещал любознательных и наставлял на путь истинный.

– Слышь, Герасимыч, что первее появилось – курица или яйцо? – спросил как‑то сидящий на краешке нар и портящий брусок об нож Владик.

– Когда младшей дочке было пять лет, я ей тоже задал этот вопрос – «что первее», так она, даже не раздумывая, сказала, что Господь все сотворил. А ты чем хуже малого дитяти, самостоятельно допереть не в состоянии?

На помощь Владику пришел без толку валяющийся на нарах старшина:

– Так, значит, Бог все сотворил?

– Ну да…

– За семь дней?

– Это вопрос философский… – буркнул Гаврила, не отвлекаясь от чтения.

Владику все же неймется:

– Значит, Бог сотворил весь этот бардак?

– Не бардак Он сотворил, – ответил Гаврила, – а все сущее, и человека в том числе, который, кстати, ответил Ему злом за добро.

– Да какое такое «зло-добро», Герасимыч? – перебил Влад, даже заточку прекратил. – Зло, оно изначально и было. А потом уже человек появился от крысы.

– Не от крысы, а от сговорчивой обезьяны, – поправил Влада начитанный Сергеич.

Все же оба оппонента дружно сошлись во мнении, что Герасимыч является весьма темным человеком, малообразованным.

– Судя по всему, Герасимычш, ты воскресно-приходскую школу с отличшием закончшил, – похвалил Сергеич. – Да-а, жалко, дальше не пошел учиться; глядишь, вышел бы какой-никакой толк из человека. – Он вытащил из‑под подушки финку и стал ковырять ногти на пальцах правой ноги. – Вот я удивляюсь, как ты ешшо связистом стал.

На друзей не принято обижаться, к тому же и сказано‑то было без какой‑либо злобы, шутя. Есть у человека потребность иметь хороших друзей. При необходимости хороший друг всегда рядом, он делит с ним радость и горе, помогает и поддерживает всеми своими силами, и само по себе слово «друг» подразумевает особо задушевное и тесное отношение, полное доверие и готовность в любой момент прийти товарищу на помощь. Но это никогда не мешает по‑доброму и подшутить друг над другом. В этой троице так оно всегда и было.

– Дык ить диплом‑то на базаре купил, и не один, чшай нынчше это не проблема, Сергеичш, – передразнил Герасимыч белоруса. – И от обезьяны я, в отличие от вас, не происходил, и мои папа с мамой – тоже. Мама, признаться, тоже добрая была.

– Ох, и остер же ты на язык, Герасымычш…

– А то!

– Подбреешь мне…

– Что?

– Не скажу што! Элементарных вешшей не знаешь. – Сергеич, предварительно вытерев клинок об штопаную штанину, переключил внимание на левую ступню. – Стыдно, стыдно должно быть, однако, заметьте.