Алескендер Рамазанов - Война затишья не любит

В начале 90-х, под самый развал Союза, Астманов около года промаялся дурью в Легнице, в старом немецком коттедже. Расписывал в окружной газете боевую учебу Северной группы войск, вымирающей от предательства, воровства и пьянства. И вот в один из дней на узкой кухоньке, варя пайковую гречку, обнаружил на газовой трубе бамбуковую палочку. И почему-то захотел сделать из нее флейту. Делал же из зеленых побегов клена свистульки в пионерлагере! Раскаленным гвоздем прожег дырки в бамбуке, вырезал полулунное отверстие, срезал наискосок кончик и долго мучился, подбирая размер щели для свистка.

Но инструмент не получился! Флейта ни свистеть, ни хрюкать не хотела. Ну и ладно. Зато два часа прошли в деятельном труде. Пора было идти в редакцию, посмотреть на очередной номер, где шла его статья о том, что сердце Михаила Илларионовича Кутузова похоронено не в соседнем Болеславце (Бунцлау), а в Казанском соборе, в серебряном сосуде, а памятник «храброму солдату Наталочке» – могила рядового Наталочко. Там вся земля историей дышала! Как в Израиле.

По пути в редакцию Астманов вдруг обнаружил солидный магазин музыкальных инструментов. Надо же, год мимо ходил – не замечал, даром что рядом с пивной. Зашел, уже зная, что будет искать. И увидел – розовую пластмассовую флейту. И цена была подходящей. Занял денег у бухгалтера Галины (золотая женщина!) – и купил.

На удивление быстро научился играть «Крейсер Варяг», «Мы победим», «Ноченьку», а также польский гимн и марш афганских коммандос. Последний у него в печенках с Кабула сидел: глупейшая мелодия, но впечатляла своей простотой. Да, еще «Солдатушки, бравы ребятушки». И все. Дальше дело не пошло. Но на все попойки он уже ходил с инструментом. А когда выдали очередное жалованье, то купил настоящую блок-флейту-сопрано, из груши точенную. С замшевым футляром, шомполом для чистки и баночкой вазелина для смазывания кончиков пальцев.

Флейта эта, фирмы «Музима», здорово помогала, хотя бы тем, что вводила в неистовство редактора газеты, и он был не прочь предоставлять Астманову свободный график работы. А как разливался чистый звук по гулким коридорам старинной немецкой казармы, где разместилась редакция. Песня!

Категорически играть на службе Астманову запретили после торжественного акта ликвидации Коммунистической партии в армии. Происходило это так. Руководство со скорбными лицами собрало всех в большой пустующей комнате, изображавшей еще «ленинский уголок», и розовощекий полковник, еще из политуправления группы войск, стал возвращать учетные карточки членов КПСС. Да их многие и в глаза не видели. Святая святых! А тут – возьмите, пожалуйста. Взял и Астманов. Силы небесные! Да в нее с 1973 года никто не заглядывал. По этой карте он еще был студентом сельскохозяйственного института. Дальнейшие действия вряд ли были им осознаны, но совершались с удовольствием. Отстегнув «уши» кепки, он нахлобучил ее на манер немца, замерзающего под Сталинградом. А затем, достав согретую на животе флейту, торжественно, в миноре, задул «Ах, майн либер Августин». Собрание зашлось в истерическом хохоте. Торжественность момента была смята. Карточку Астманов разорвал на глазах у политуправленца и бросил на бетонный рубчатый пол.

«Музима» с ним добралась в 1993 году в Душанбе. Здесь ей нашлось доброе дело. По вечерам в редакции дивизионной газеты частенько заводили трехчастную психоделическую симфоническую поэму-ораторию «Русские офицеры на берегах Пянджа».

Идея ее принадлежала алтайскому самородку, капитану в тридцать восемь лет Володе Молчанову. Редкий дар был у человека: баснописец, поэт-песенник, баритон сносный и на баяне-гитаре играл мастерски. Вот и оркестр: баян – капитан Молчанов, флейта – подполковник Астманов, ударные (бубен) – старший лейтенант Талихов. На вечерние какофонии охотно шли одуревающие от гостиничной скуки офицеры-миротворцы. Плата была известной.

Как Астманов «нашел» музыкальную тему вступления, для всех осталось тайной. Но диковатостью своей мелодия затягивала слушателей и легко поддавалась разработке. Правда, на Молчанова эти звуки действовали странно. Он сбивался с семиладового строя.

К лету 1994 года в Душанбе стало поспокойнее. Боевики Народного фронта еще правили бал, но война откатилась в Припамирье и к афганской границе, к Пянджу. Там обстрелы частей, застав, нападения на военнослужащих оставались делом обычным.

Для понимания дальнейших событий следует сделать вот какое отступление. После Афгана, а там Астманов был дважды, снился ему регулярно один и тот же сон. Будто убил он человека. За что – во сне не сказано. Но прячет труп и туда, и сюда, а в конце концов его находят. Сотни раз просыпался в поту, с благодарением Богу, что все происходило во сне. Рискнул справиться у психиатра. Он долго рассказывал о посттравматическом синдроме.

Интересно, о каком из? Когда позвоночник едва не перебило или башку стволом «бээмпешки» не оторвало? Сон этот в Душанбе Астманова оставил окончательно. Правда, и в Киеве была одна колдунья с фиалковыми глазами, снимала на время наваждение доступными средствами, но та все говорила о чувстве вины, присущем определенному типу людей.

Оставить-то оставил, да на его место пришел другой. Видит Астманов себя на берегу Пянджа, играет на флейте ту самую мелодию из психоделической поэмы.

И стало так совпадать, что, скажем, сегодня в ночь сон этот буколический, а через день-другой – то ли на границе, то ли в частях ЧП, и обязательно с потерей личного состава, или в городе кого-то из миротворцев застрелят.

К тому времени Астманов подружился с начальником штаба дивизии полковником Крюковым. Виктор Николаевич был мужиком мыслящим. Но вдруг приходит к нему подполковник сорока пяти лет, редактор «дивизионки», лысый, жизнью битый, и ведет разговор о волшебной флейте. Да Крюков эту флейту сто раз на редакционных посиделках слушал! Очень уж ему песни Володи Молчанова нравились. А тут дело серьезное – гибель людей, террористы, боеготовность, – какая на хрен мистика?!

Но когда уже все пределы случайности были исчерпаны – сам попросил Астманова. Мол, если будешь играть на флейте во сне, то утром докладывай вне очереди, да постарайся место запомнить.

А дело еще в том, что пейзаж видел Астманов разный. Научился оборачиваться во сне. Один раз за спиной дома стояли, улица широкая, автобус, а впереди все одно – вода, Пяндж. После этого городского видения Астманову самому тошно стало. Через два дня у дома убили полполковника Володю Бачина. Таджичонок в черной шапочке, подлюга, на глазах у всех разрядил в него обойму из «макарова» и смылся. Когда Володю, уже мертвенно-белого от потери крови, раздевали в приемном покое, о кафель звякнули несколько пуль. Не пробили ватной куртки с двух сторон.