Борис Егоров - Продолжение следует...

Я готовил расчёты, в которые он не вмешивался, передал данные стрельбы на батарею, скомандовал: «Огонь!», с батареи доложили: «Выстрел!» И у меня остановилось сердце: как упадёт снаряд?

Он тяжело прошуршал в воздухе над головой, и вслед за этим рядом с высоткой, на которой находился НП противника, вырос огромный серо-коричневый куст разрыва.

Для этого я жил и учился.

О разном думает фронтовик в обороне, многое вспоминает. Но вот звучит голос по телефону: «Явиться в штаб». В штабе говорят: «Есть новое дело». Ставят задачу. На этот раз офицерам 146-й артбригады — мы уже стали артбригадой — было сказано:

— Ночью снимаемся с позиций. Марш на Луцк. Грузимся на платформы. Едем на другой фронт.

В Прикарпатье лето было горячее, душное. Жгло солнце. И не успевали остывать стволы орудий: не прекращались бои. Мы наступали.

30 июля взяли город Долина.

Он был уже целиком наш, но фронт шёл уступом. Гитлеровцы ударили с правого фланга — у основания уступа — мотопехотой. В течение двух часов они почти совсем отрезали Долину, и с её дальних окраин по единственной открытой дороге начали уходить наши части, в основном артиллерийские. Они стояли на прямой наводке и ожидали атаки в лоб. А удар был нанесён сзади, сбоку, и бой шёл у них в тылу, за гребнем холма.

А в самом городе была только одна зенитная батарея. Расчёты орудий состояли из девушек. Девичья батарея и приняла на себя основной удар. Часто-часто били их пушки: тах-тах-тах-тах. Батарея билась до последнего снаряда, подожгла несколько бронетранспортёров и была уничтожена. Говорили, что ни одна из девчат не попала в руки к немцам живой. Была и другая версия: раненых фашисты повесили на деревьях. О девчатах ходили легенды.

В это утро я вместе с разведчиком Маликовым и радистом Кучером был на НП на самом дне мешка, в котором оказался город.

За нашим домиком — ровное кукурузное поле. По этому полю и проходил передний край обороны.

Здесь было тихо. Передовая словно вымерла.

Шум боя мы услышали за своими спинами, и он постепенно перемещался левее, левее...

Боя мы не видели, но, что происходило, понимали.

На краю кукурузного поля вблизи нашего домика стояли батареи истребительно-противотанкового полка. Иптаповцы взяли орудия на крюки и уехали. Ушли и две батареи сорокапяток. Виллисы включили третью скорость.

Все ушли... Я связался по радио с командиром дивизиона капитаном Кальным. Он ответил, что приказа об отходе нет. Предложил выйти в эфир через десять минут.

Через десять: «Выясняю. Сидите». Ещё через десять: «Ждите. Указания будут».

Тишина стала совсем зловещей. Надо было ожидать атаки в лоб, но отражать её было некому.

В то время как мы с Кучером снова ожидали по радио голоса дивизиона, Маликов наблюдал с чердака.

Кучер передал мне трубку, и я услышал:

— Снимайтесь немедленно!

И в тот же момент с чердака буквально свалился Маликов:

— Немцы идут к нам! В дверь выходить нельзя. Прыгаем в окна!

Мы выпрыгнули в окна, перебежали дорогу и оказались в глубокой канаве, края которой густо поросли кустарником. Вслед нам прозвучало несколько автоматных очередей. Гитлеровцы стреляли из тех окон, из которых мы только что выпрыгнули.

Потом время словно бы остановилось. Мы долго ползли по канаве, распугивая лягушек. Над нашими головами прошёл по дороге немецкий бронетранспортёр.

За городом дорога поднималась вверх, и мы достигли перевала.

Там стоял одинокий беленький домик, рядом с ним виднелись окопы. Заняли один из них.

В соседнем находились два незнакомых нам артиллерийских офицера — полковник и майор.

До меня донёсся беспокойный голос полковника:

— Где же они? По часам они уже должны были пройти эту высоту...

Потом я понял: «они» — это автомашины с пушками. Отходил ещё один истребительно-противотанковый полк, на этот раз с левого фланга.

Полковник развернул на бруствере окопа карту, сказал майору:

— Мы сосредоточиваемся вот в этом месте.

Внизу на дороге показались доджи с пушками.

— Наконец-то! — вырвалось как вздох у майора.

Машины быстро приближались, взлетали на перевал и исчезали сзади нас в лесу. Полковник считал:

— Двадцать первая... двадцать вторая... тридцать четвёртая... тридцать пятая... тридцать пятая...

Не было последней.

— Где же тридцать шестая? Что с ней? — волновался полковник.

В это время с немецкой стороны зарыдали шестиствольные миномёты, и на перевал обрушился шквал огня. Налёт был массированным, сосредоточенным.

Когда он окончился, вокруг нашего окопа горели кустики, тлела трава, белого домика как не бывало.

И вдруг я увидел: мёртвый полковник с размозжённой головой откинулся к стенке окопа и руки его всё ещё держат залитую кровью карту.

В нерассеявшемся дыму разрывов через перевал проскочила отставшая тридцать шестая пушка.

Место расположения шестиствольных миномётов мы определили и снова ждали, когда в эфир выйдет дивизион.

А на следующий день опять разгорелся бой, и по холмам ползли длинные тени от дымов.

Я принимал распоряжения из штаба. В конце мне сказали:

— Поздравь при случае Мамленова. Его представили к майору.

Через бригадный коммутатор я с ним связаться не смог: порыв на линии связи с первым дивизионом. А когда связь восстановилась, я узнал, что Мамленова больше не увижу: разрыв снаряда на НП.

Его сразило в момент, когда он руководил огнём своего дивизиона, поддерживая наступление пехоты.

...Похоронили Сашу Мамленова 31 июля 1944 года там, в Долинском районе, в ограде церкви села Струтынь-Выжны.

Так окончил свой боевой путь смелый, умный и весёлый человек, «спец» с Восточной улицы. Он шёл по жизни впереди меня. Познакомившись, я спрашивал у него: «Как у вас в спецшколе?» Позже: «Как у вас на фронте?» Он командовал батареей, потом батарею дали мне. Я во всём хотел походить на него. И вот его нет.

За эту смерть, за гибель девушек-зенитчиц, за сотни жизней, оборвавшихся здесь, на этих зелёных холмах, врага настигло возмездие через несколько дней.

...Километров двадцать мы двигаемся по лесной дороге через кладбище. По канавам, на опушках и полянах — трупы гитлеровцев, убитые лошади. Вздувшиеся и уже лопнувшие. Тысячи разбитых и перевёрнутых повозок, орудий, остовы сгоревших автомашин, уткнувшиеся в землю пушками «тигры» и «пантеры».

В нескольких местах лес «выбрит» гигантскими взрывами складов боеприпасов.

Кричат раненые. Те из них, кто может хоть как-то двигаться, ковыляют нам навстречу. Спрашивают по-русски: «Где плен?»

Потом попадаются остатки дивизии с генералом во главе.

Едут мимо наши. Балагурят:

— Ну, прикурили?! Война кончилась?

Пленные останавливаются. «Гитлер капут!» Это солдаты. Офицеры смотрят в землю.