Борис Егоров - Продолжение следует...

На поводке у солдатика — лошадь. Тоже тяжело карабкается — пар из ноздрей. На боках, как бутылки, позвякивают друг о друга мины. По три с каждой стороны.

Старичок выбирается наверх, переводит дух, вытирает пот с лица старой пилоткой, глубоко вздыхает и, глядя в горную даль, ни к кому не обращаясь, грустно-раздумчиво произносит:

— Извели меня Карпаты!

Привожу эту жалобу с исправлением. Он несколько иначе сказал.

Чем дальше, тем нелегче становилось. Однажды мы десять или двенадцать дней не опускались ниже облаков. Так мы и назвали этот наш поход: дорога по облакам.

И там, на вершинах, среди чахлого кустарника увидели покосившиеся крестики, как на заброшенных сельских кладбищах Средней Руси — старые могилы русских солдат той войны, брусиловских солдат...

Осенью, когда бои шли на ужгородском направлении, батарея получила задание поднять один огневой взвод — два орудия — на гору Чертёж высотой 1186 метров.

Гора крутая. Дороги на неё почти нет. Тропка, по которой крестьяне возили сено. Дорогу прокладывали мы. Рубили деревья, счищали кустарник. Нам помогали сапёры.

Раскисли от дождей склоны Чертежа. Пушки вязли в глине. Каждую тянуло по три трактора.

Чтобы тракторы меньше буксовали, бойцы подбрасывали под гусеницы куски узкоколейного рельса — «железяки». Накануне подъёма таких кусков напилили много, просверлили в них отверстия. В отверстия продели толстую проволоку.

Когда трактор оставлял «железяку» позади, боец выдёргивал её за проволоку из глины и бежал вперёд — подкладывать снова. Пять человек около каждой гусеницы. Работа, как на конвейере.

Не помню, кто придумал это приспособление — рельс на проволоке, кажется, командир второго орудия младший сержант Пономарёв, но помогло нам оно при восхождении на гору Чертёж, а потом и на другие горы очень сильно.

Выручило — именно выручило! — и другое приспособление. К каждой пушке сзади было привязано тросами бревно параллельно оси колёс. В расчёте на то, что если орудие вдруг отцепится, бревно не даст покатиться ему вниз, в него упрутся колёса.

И был такой момент, когда лопнул трос, трактор сорвался с тормозов, сдал назад, вывернул у орудия стрелу, переломился сцепной палец, и... если бы не бревно и брусья, подброшенные под колёса передка, не миновать беды.

Но пушка тем не менее, хотя и медленно, ползла по грязи вниз и остановилась в трёх шагах от пропасти, упёршись стволом в старое дерево.

Глохли тракторы, рвались тросы. Хорошо, что тросами мне помог один человек.

Это был бойкий парень, лейтенант-дорожник. Был раньше танкистом, пять раз ранен, хотели демобилизовать, но он запротестовал. Послали в стройдорбат — строительно дорожный батальон.

Узнал у кого-то, что я москвич, прибежал:

— Где в Москве живёшь?

— На Таганке.

Он был в восторге:

— И я на Таганке! Земляки! Таганские, они друг за друга!

Свои слова лейтенант подкрепил делом. Увидев, что все мои тросы порвались, предложил помощь:

— Ты постой. Я тебя сейчас обеспечу. Сколько тебе нужно?

Около ста метров драгоценного новенького стального троса отвалил щедрый лейтенант земляку. Не было мне дороже подарка! Пользовался этим тросом и потом — в Высоких Татрах.

Когда мы подняли пушки на вершину горы и закатили их в окопы, я снова увидел дорожного лейтенанта.

— Ну, помог тебе?! А ты на самой Таганке или рядом? А Федьку-Паганеля не знал? Длинный такой...

Федьку я не знал. Мы перебрали все «общетаганские» личности и под конец, к нашей взаимной радости, выяснили, что оба в детстве были пациентами доктора Розанова... Можно сказать, кровные братья, если в малом возрасте нас выслушивали одной и той же трубочкой и кололи одним и тем же шприцем!

Доктор Розанов... Бородка клинышком, очки в массивной роговой оправе, в одной руке — неизменный кожаный саквояж, в другой — зонт или трость. Мой первый доктор.

...А наутро вершина горы Чертёж, как кратер вулкана, начала извергать огонь. И долго-долго гулкое эхо орудийных выстрелов каталось по горам.

В горах своя акустика. Эхо усиливает звук.

Били по целям, по батареям у села Русский Поток, по лощинам, а когда задание выполнили, несколько снарядов послали просто на предельную дальность, как визитные карточки.

Потом, некоторое время спустя, мы были в тех местах, куда упали снаряды, посланные на предельную дальность. И очевидцы нам рассказывали, что эти неожиданные разрывы посеяли у гитлеровцев немалую панику. Они считали себя за хребтами в безопасности. И вдруг русские «прорвались»... Находившийся поблизости крупный штаб начал упаковывать чемоданы. Так что «визитные карточки» желаемое впечатление произвели.

Движется по земле маленькая частичка нашей великой армии — артиллерийская батарея. И она не только воюет. Она радуется, огорчается, удивляется.

Нас приглашали в дома и угощали обедами рабочие семьи. А в Краматорской обеды приносили даже на НП.

Наблюдательный пункт был на чердаке четырёхэтажной школы, и туда залез мальчик с ведром каши: мамка прислала, беспокоится, что мы с утра ничего не ели.

В Западной Украине, в Прикарпатье и дальше на всём пути нам, молодым ребятам, открывался новый для нас мир, и многое в этом мире казалось странным.

Странным был пейзаж — поля, поделённые на миниатюрные полоски, клинышки. Поля из разноцветных лоскутков, как одеяло бедняка.

В предгорьях, в горах и за горами мы видели проносящихся в роскошных колясках заносчивых и чванливых людей, встречали их, одетых по лондонской моде, когда они неторопливо прогуливались с собачками по улицам городов и местечек. Словно и войны не было...

И мы видели мужчин в рваных пиджаках и домотканых рубахах по колено.

Питалась эта беднота овсяными лепёшками с примесью картофельных очисток. Сама картошка на стол подавалась отдельно. Пекли лепёшки без масла — бросали тесто на железный лист. Ничего-ничегошеньки в домах таких людей нет. Бедность кричащая, орущая! Чтобы читатель точнее, ощутимее представил то, что нас тогда так удивило и поразило, приведу отрывки из писем, что писали мы домой:

9 июля 1944 года: «В домах грязь, тут и люди, тут и козы. Все стены позавешаны религиозными картинами, и на полках — статуи святых...»

22 сентября: «Сегодня мадьяры открыли сильный огонь по небольшому леску. Лесок этот от нашего наблюдательного пункта близко. Спасаясь от обстрела, цивили побежали из полуразбитого села в этот лес, а там, на опушке, их и накрыл огонь. Они не разбежались, не укрылись в канаве — стали на колени в своей первобытной одежде и подняли такой молебственный вой! До самой земли преклоняли они свои косматые головы...»