Борис Егоров - Продолжение следует...

— Что-то мне не нравится эта пышная цаца. Давай устроим маленький обыск.

В одном из ящиков стола, который он удивительно легко как отпер, так и запер, Бородянский нашёл эсэсовский кортик — огромный кинжал с красивой чёрной рукояткой из кости. На рукоятке с одной стороны — фашистская свастика, с другой — вставленный в круглую оправу портрет владельца.

На настенной фотографии и на кортике — одно и то же лицо.

— Во какую именную награду схлопотал у фашистов её бедный мальчик! Я и предполагал что-то вроде этого. Слушал эту красавицу и думал: «Ну и горазда ты заливать!» Дурак от её сентиментальных слов расплакаться может...

...С Ионом Боднаром Бородянский очень мило беседовал после ужина. Спокойно говорил, вполголоса, с ухмылочкой. И в глазах его было написано: «Хитрый ты мужик, ничему тому, что ты говоришь, я не верю».

Боднара не тронули ни хортисты, ни нацисты. Табличка спасала. А теперь пришли союзники.

Союзников можно угостить. Свинины не убудет. Хозяйство крепкое. И интересно посмотреть, что же это всё-таки за ребята.

Солдаты очень быстро нашли общий язык с пятнадцатилетней дочерью Боднара — девочкой общительной, непосредственной. Они научили её играть в подкидного дурака. Девочка визжала от удовольствия.

Боднар разговаривал только на одну тему — вспоминал хорошую нью-йоркскую жизнь, выступления. О нынешнем житье-бытье говорить не хотел. От политических разговоров уклонялся. Не поддержал он и литературную беседу. Выяснилось, что Генри и Толстой ему неизвестны. Книг в его богатом доме не было.

С ним было удивительно скучно, хотя он был гостеприимен и приветлив.

Через несколько дней мы распрощались с Боднаром и перенесли свой НП в сторону. Он был тоже на скирде, и рядом тоже был дом. Только плохонький, тронутый снарядами.

В доме жила супружеская пара — обоим, видимо, по пятьдесят — и глухая старушка.

Встретила нас эта словацкая семья очень радушно. Беседы с нами вёл в основном сам хозяин. Рассказывал о бедной своей жизни.

Потом обитатели дома стали собирать чемоданы. Пришёл пехотный офицер и предложил им эвакуироваться в соседнюю деревню: слишком близко была передовая.

Они взяли с собой необходимое, остальное имущество закопали в землю. В опустевшем доме осталась только «Викторола» — проигрыватель — и куча битых пластинок.

«Викторола» похожа на красивую тумбочку. Пластинка кладётся сверху. Внизу две дверцы. Чем шире раскрываешь их, тем громче звук. Заводится «Викторола», как граммофон.

Среди битых пластинок мы нашли две чудом уцелевшие. На одной была записана Кэто Джапаридзе: «Мой друг, не плачь: слёзы портят ресницы. Тебе не к лицу чёрный цвет...», а на другой — венгерская скрипка.

Грустная, порой даже плачущая скрипка.

Плачет скрипка, что лето осталось позади, пришла осень, идут дожди. И падают листья. Пластинка так и называлась: «Серебряные листья падают с дрожащих берёз».

А за окном тоже стояла осень и падали листья. Нет, они не падали — их срывал и уносил ветер. Ветер гулял по земле и быстро-быстро гнал по небу обрывки сиротски-серых облаков. Облака сыпали дождём. Под дождём мокли оголённые виноградники.

Тонко и нежно поёт скрипка. То плачет она, то затихает, просто грустит, и слышна в этой грусти тихая торжественность.

Я вспоминал Москву, Тимошу и его музыкальную мастерскую. Я называл её тогда «матрияльная мастерская», потому что Тимоша так произносил: «матрия́л».

«Сейчас клей варить будем и — работать, работать, работать...»

Мы заводили эту пластинку без конца. Стали страстными поклонниками венгерской музыки и искали потом новые записи её.

А у «Викторолы» и «Серебряных листьев» началась новая жизнь.

Заметив, что мы не отходим от проигрывателя и второй день крутим его ручку, хозяин перед прощанием сказал нам:

— Я дарю вам эту музыку. Возьмите её с собой.

И поехала «Викторола» с двумя пластинками по фронтовым дорогам. Она лежала, бережно укутанная, на прицепе со снарядами.

В те дни к нам на батарею пришёл праздник: о «девятке» писали в газетах.

18 ноября фронтовая газета «Сталинское знамя» напечатала большую статью генерал-майора артиллерии С. Степанова «Могучая советская артиллерия». В ней были строки:

«В Карпатах наши пушки втягивались на такие высоты, куда немцы не могли поднять порой и батальонного миномёта. Например, один наш огневой взвод тяжёлых орудий поднял свои пушки на гору Чертёж (высота 1186 метров) и с этой высоты вёл огонь...»

Под статьёй была помещена фотография: орудия сержанта Фатюшина и младшего сержанта Пономарёва на Чертеже.

Та же газета на следующий день, 19 ноября — а это был праздник артиллерии Красной Армии, — поместила на первой странице фотографию командира первого огневого взвода старшего лейтенанта Мазниченко во время ведения боя.

Третья страница этого номера газеты была посвящена «девятке» целиком. На фоне снятого сбоку орудия — рисованный заголовок: «Героическая батарея».

Газета дала сводку: «За год боевых действий батарея нанесла следующие потери врагу: подавлено и уничтожено 18 артбатарей противника; разрушено 20 НП; уничтожено 10 дотов и железобетонных сооружений; сожжено четыре вражеских танка; разбит бронепоезд противника; разрушено два железобетонных моста, истреблено свыше 350 солдат и офицеров противника».

Как это происходило, рассказывали в своих заметках бойцы и офицеры «девятки».

Старший лейтенант Н. Мазниченко: «У переднего края противника долгое время действовал бронепоезд. Для него немцы использовали уцелевшее железнодорожное полотно. Бронепоезд появлялся неожиданно, производил огневые налёты по нашей пехоте и быстро исчезал.

С того момента как наша батарея заняла огневые позиции в этом районе, мы стали охотиться за вражеским бронепоездом... И вот однажды утром с ПНП сообщили о появлении бронепоезда. Командир батареи приказал дать пристрелочный выстрел. Ударило первое орудие сержанта Фатюшина. Командир батареи внёс поправку и приказал дать огневой налёт. Открыли огонь из всех пушек.

Вдруг раздался сильный взрыв. Наш снаряд угодил в бронеплощадку поезда, где хранились боеприпасы.

Около суток немцы возились у взорванного бронепоезда, но не могли починить. Мы держали его под огнём, разбили железнодорожный путь, окончательно разрушили паровоз. Вражеский бронепоезд перестал существовать. За это я был награждён орденом Красной Звезды, а мои бойцы Казаков и Бунчужный — медалью „За боевые заслуги“».

Капитан С. Борисов (парторг дивизиона): «История артиллерии не знает случаев, когда пушка-гаубица весом в несколько тонн втаскивалась бы на высоту более тысячи метров, напрямую, по бездорожью... Тот, кто воевал в районе хребта Буковец, знает дорогу на высоту Чертёж. Она проделана по лесу. И когда пошли дожди, путь развезло. На дороге стояла глинистая булькающая жижа в полметра глубиной. По ней и тащила свои тяжёлые пушки девятая батарея.