Борис Егоров - Продолжение следует...

Грустно, тяжело говорил он. Я не узнавал Исакова, всегда живого, бойкого, хитро подмигивавшего.

Отдал трубку телефонисту, стал вспоминать, кого с нами нет.

Нет капитана Краселя, нет бывшего командира «девятки» старшего лейтенанта Красова, передавшего мне батарею, нет комдива-1 Саши Мамленова, командира батареи старшего лейтенанта Дегтянникова... И нет командира батареи старшего лейтенанта Георгия Полтавцева.

Незадолго до того как мы навсегда расстались, он пригласил меня вечером к себе на НП.

— Стемнеет — приходи, — говорил он по телефону. — Мы же совсем близко. Встречать выйду. Какого чёрта мы, как кроты, в своих норах сидим, в гости не ходим? Ночью всё равно тихо. Приходи. Печку для тебя натоплю. Портвейном угощу. В военторге разжился. Ребята принесли. Давай пир устроим.

Я просидел у него на НП до глубокой ночи.

— Портвейн, конечно, дрянь, — говорил он. — Но гражданку напоминает. Дома по праздникам родители пили.

Говорили мы с ним о медлительных западных союзниках, обсуждали рассказ Кожевникова «Март — апрель». Политуправление фронта только что выпустило его брошюрой-листовкой.

Тихонько спели «Землянку».

— Почитай, какие знаешь стихи, — попросил Полтавцев.

Вспомнились асеевские «Синие гусары»:

Стихи о декабристах, товарищах Пушкина.

Полтавцев вздыхал:

— Эх, когда же мы возьмём Каменку?!

Это было там, на каменской земле.

Спрашивал, как обычно:

— Письма тебе пишут?

— Давно не было.

— А от кого ждёшь-то? От девчонки какой-нибудь? Ты девчатам не верь, послушай старика.

Когда я собрался возвращаться, он сказал:

— Пойду тебя проводить. Как полагается в хороших домах.

Мы вышли из блиндажа. Кто мог знать, что пройдёт несколько часов — и утром 11 января 1944 года в этот блиндаж врежется тяжёлый вражеский снаряд...

Всё, что осталось от Георгия Алексеевича Полтавцева, положили в ящик из-под заряда и поставили в степи под Белозёркой деревянный памятник с железной красной звёздочкой.

Я продолжал вспоминать товарищей — офицеров, которых смерти и ранения унесли из бригады. И вдруг...

— Вы с Исаковым, кажется, друзьями были?

Это далёкий голос в трубке. Из штаба бригады. Тревожный, прерывистый голос.

— Да, да... Случилось что-то?

— Его штаб был в лесу, в палатке... Немцы забросали гранатами. Диверсионная группа.

Я снова увидел дорогу, газик второго дивизиона, невесёлое лицо Исакова и четыре пальца...

День был тяжёлый, угрюмый.

Наступление захлебнулось. Я сидел на чердаке крытого черепицей дома, рассматривал в стереотрубу край села Гамри, занятого противником. Шёл поиск вражеских батарей.

Низко-низко, почти касаясь крыш, над нами пролетели два фашистских самолёта. Били из крупнокалиберных пулемётов.

Бомб не сбросили. Бомб у них не было.

Многого у них уже не было. Наша сила росла. Их — скудела.

Посыпалась, зазвенела вокруг черепица. Одна из пуль попала в винт стереотрубы. Вот уж буквально перед моим носом! Винт она срезала.

Командир дивизиона передал по телефону распоряжение, чтобы я шёл вперёд, ближе к передовой. Назвал высотку в лесу, где должен быть мой новый НП.

Высотка оказалась для наблюдения неудобной, но хорошо оборудованной: на ней было пулемётное гнездо противника. Траншея, блиндаж в несколько накатов. Глубоко под землёй, ступенек на пятнадцать, находилось просторное убежище. Стены и потолок обиты цинком. Посредине большой стол.

Мы выставили часового, наблюдателя и спустились в убежище.

Надо было связаться с дивизионом по радио, доложить, что НП не годен, телефонную связь тянуть на него нет смысла: высотка на поляне, с трёх сторон поляны лес. Деревья высокие, но тонкие. На них не заберёшься. А с земли ничего не видно. Предстоит выбирать другую точку.

Пока настраивали рацию, ко мне подошёл связист Шатохин.

— Можно, я пойду посмотрю, что тут, как тут вокруг, а?

— Шатохин хочет лично провести рекогносцировку, — прокомментировал Маликов. — Вот беспокойный.

— А я лес посмотрю. Странное какое-то тут место...

Он ушёл. Мы не успели ещё соединиться по рации с дивизионом, как наверху на лестнице послышался частый топот и голос Шатохина:

— Все наверх! Нас окружают!

Выбежали в траншею. С трёх сторон — автоматный огонь. Не били только с той стороны, где скат был чистый, безлесный.

Мы кинули несколько гранат и, воспользовавшись мгновенной паузой, когда автоматчики попадали на землю, перемахнули через бруствер.

Отползли в сторону шоссейной дороги и окопались в снегу.

Нападавшие взять в кольцо нас не сумели. Атаковать на чистом месте не решались.

Своё преимущество — внезапность — они утратили.

Шатохин потом рассказывал:

— Только я в лес вошёл, гляжу, идут, крадутся. Меня тоже потом заметили, но стрелять не стали, чтобы не поднимать шума...

Да, Шатохин как чувствовал: «Я лес посмотрю, странное какое-то тут место». С НП нападавших можно было заметить очень поздно — в то время, когда они уже вышли бы из лесу.

А внизу, в трёхстах метрах, по шоссе двигались автомашины. На нас, лежавших в снегу с автоматами, направленными в сторону налётчиков, неожиданно легла обязанность охраны дороги.

Я доложил по рации обстановку, и скоро подошло несколько фургонов с пехотой — на прочёску леса.

Новый НП заняли только через два часа. А когда установилась телефонная связь, до нас донёсся тот далёкий голос из штаба бригады. Голос, который сообщил о трагедии во втором дивизионе.

Оказалось, что штаб Исакова находился неподалёку от нашей высотки, в том же лесу, и, видимо, налёт на штаб и на наш НП был совершён одной и той же диверсионной группой.

И тогда я сам себе показал три пальца.

Весна была солнечная, бурная. Горы пестрели цветами.

Война шла к концу.

В первой декаде апреля бригада на несколько дней стала. Вернее, стало восемь батарей, а одна пошла вперёд.

Той, которая пошла вперёд, была «девятка».

Остальные батареи отдали ей оставшиеся снаряды, слили в баки горючее, дали ещё несколько бочек про запас и, как говорится, помахали рукой.

«Девятка» была придана дивизии, и я подчинялся её командиру. С ним у меня сразу наладился хороший деловой контакт.

Я слушал в трубке его спокойный, властный и в то же время не приказной голос: «Попрошу тебя кинуть штук десять по следующим координатам...» Или: «Помоги нам в таком-то квадрате. Понаблюдай и прими решение».