Иван Семин - Сталинградские были

— Умереть — дело нетрудное. Куда труднее и врага победить, и самому живому остаться…

В это время кто-то из саперов крикнул:

— Подходят! Немцы подходят!

Гитлеровцы шли развернутым строем. Их было не меньше роты.

Илья Брысин оглядел товарищей, поднял над головой автомат.

Глаза его блестели. Лицо стало строгим, торжественным, словно он приготовился произнести клятву, а не команду.

— Братцы! — воскликнул он. — За нашу Родину! За Советскую страну!.. Пли!

Как будто чья-то одна рука сразу нажала на все спусковые крючки. Залп сбил с ног немецкого офицера и пять-шесть солдат. Вражеская цепь сомкнулась, но продолжала двигаться вперед.

— Пли! — вторично скомандовал Илья Брысин.

Гитлеровцы перешагнули через трупы убитых, перестроили свои ряды и на ходу открыли ответную стрельбу.

— Огонь! — крикнул Брысин.

Звонкими очередями рвали воздух автоматы, щелкали, обгоняя друг друга, винтовочные выстрелы. Потом все слилось в сплошной дребезжащий грохот.

Но фашисты не отступали. Они то припадали к земле, то, поднимаясь, бежали вперед и что-то кричали.

Обороняющимся приходилось поворачивать оружие и вправо, и влево, стрелять веером сразу во все стороны.

Цуникова ранило в ногу, раздробило его винтовку. Двумя пулями сразу пробило правое плечо Копцову. Стонал тяжело раненный боец Дудников. Но ни один из них не сошел со своего места. Цуников схватил трофейную винтовку и бил врага его же оружием. Копцов левой рукой бросал в немцев гранаты, бросал скупо, с расчетом.

Брысин и радовался, и болел сердцем за своих товарищей, подбадривая их. Когда же гитлеровцы приблизились на последний бросок, он поднял над головой связку гранат и во весь голос крикнул:

— Вперед! За мной!.. Ура!..

— Ура-а! — сотней голосов раскатилось в ответ.

— Ура-а-а!..

Из-за развалин, из окон и проломов стен — отовсюду выскакивали советские бойцы из прибывшего свежего подкрепления.

— Ура-а-а!.. — кричали они, тесня врага.

Вечером Брысин вместе с товарищами был вызван в штаб дивизии.

— Выполняя боевое задание командования, группа саперов сдержала натиск противника и нанесла ему удар, — доложил он. — Уничтожено восемьдесят семь гитлеровцев, захвачены и доставлены станковый пулемет, двенадцать винтовок и пять автоматов противника. Остальное трофейное имущество подобрано прибывшим на подмогу пехотным подразделением. Убит лейтенант Павлов. Ранены бойцы Копцов, Дудников, Цуников…

— Но и вы тоже ранены? — сказал полковник, указывая на его разбитый висок.

— Чистые пустяки! Говорить не стоит, — ответил Брысин и смущенно улыбнулся. — Дрались ведь, а в драке и не то бывает…

Старший сержант Козырев сидел возле стола, на котором в консервной банке чадил густо посоленный бензин, и читал армейскую газету «На защиту Родины». Против него, прислонясь к дверной притолоке, стоял рядовой Ермишин. Из-под упавшего на лоб спутанного чуба поблескивали большие навыкате глаза. На тонком с горбинкой носу уселись крапинки копоти. Но он, не обращая ни на что внимания, посапывал трубкой и внимательно слушал чтеца, стараясь не пропустить ни одного слова.

Когда Козырев умолк и принялся аккуратно складывать газету, Ермишин переступил с ноги на ногу и покачал головой:

— На что только надеются, идолы! Лошадей и собак поели. Кошек и тех в живых не оставили.

— А вороны? — усмехнулся Козырев. — Вороны у них теперь самое лакомое блюдо. Едят, только перья летят!

— Выходит, как у французов в двенадцатом году…

— Где там! — махнул рукой Козырев. — Французам из Москвы хоть на Смоленск дорога оставалась, а эти ни туда и ни сюда — колечко. Как это там наши поют: «Колечко мое, колечко, съедена лошадь и свечка…»

Он для убедительности покрутил перед собой пальцем, потом подошел к стоявшему в углу землянки топчану и окликнул:

— Товарищ младший лейтенант, вставайте! Время!

Спавший на топчане высунул из-под шинели взлохмаченную голову, поморгал по-детски недоуменно глазами и опять спрятался под шинель.

— Умаялся бедный, — сочувственно проговорил Козырев. — Три ночи не спал. Дивизии вперед двигаются. Надо узнать, что и как, надо обеспечить связь.

Младшему лейтенанту Портерову действительно было не до сна. Он, как командир взвода связи, обеспечивал связь наступавшим частям и радовался. С наблюдательного пункта командарма он видел, как шли грозные советские танки, как метались в панике гитлеровцы.

После шести месяцев тяжелой борьбы воины 62-й армии соединились с войсками генералов Батова и Чистякова. Радости и ликованию не было конца. Но враг продолжал сопротивляться.

Портеров, не ожидая повторного оклика, вскочил, потер лоб и улыбнулся:

— Одесса снилась… Солнечная, шумная… Народу — пушкой не прошибешь! Будто поднимаюсь я по нашей знаменитой приморской лестнице, а навстречу друзья: «Портеров, айда к морю!..» Люблю я, братцы, море, особенно на закате! Глядишь, и кажется тебе, будто солнце упало в воду, растворилось в ней, и от этого все море как в позолоте. Только было я собрался идти с товарищами, а тут…

— А тут будят, — вставил Козырев, улыбнувшись.

— Да, — вздохнул младший лейтенант. — Но ничего, побываем еще у моря…

В Сталинград Портеров прибыл с бригадой морской пехоты, но воевать вместе не пришлось: на второй день его вызвали в штаб и направили командиром взвода в армейский полк связи.

С той поры он прокладывал телефонные линии, хранил боевое имущество взвода, обучал новичков-связистов. Ходил он и в разведку, когда надо было собрать сведения о связи противника. Доводилось ему не один раз отбивать со своим взводом и вражеские атаки, когда немцы пытались прорваться к штабу армии. Любое дело Портеров выполнял с огоньком, но о море не забывал и под гимнастеркой всегда носил полосатую тельняшку, которая напоминала ему безбрежные морские просторы.

— Товарищ младший лейтенант, говорят, вы во флоте служили? — спросит его, бывало, кто из однополчан-офицеров.

— Черноморец.

— Давно на сушу высадились?

— После Одессы.

— За это время небось все ленточки с фуражки порастеряли?

— На фуражке лент не носят. Ленты для бескозырки положены. А насчет «порастерял» можете не беспокоиться.

Портеров бережно вынимал из кармана черную муаровую ленту с золотой надписью, расправлял ее и выразительно произносил:

— Два конца — два понятия. Один — любовь к жизни, другой — презрение к смерти. Ясно?

Ермишин, как и другие бойцы взвода, любил своего командира за морскую хватку и очень огорчался, что ему ни разу не выпало случая сходить с Портеровым в ночной поиск. На такие операции Ермишина почему-то не назначали, а сам он не напрашивался. Но сегодня он не утерпел и попросил: