Иван Семин - Сталинградские были

— Хэнде хох! Руки вверх!

Генералы, сидевшие за столом, от неожиданности растерялись. Они вскочили с мест, вытянув к потолку дрожащие руки. Но высокий грузный немец с сизо-багровым лицом и большими мешками под глазами передернул плечом и крикнул:

— Часовой, часовой!

— Тише, боров! — зло выругался Портеров. — Твой ангел-хранитель отправился с докладом к всевышнему.

— Как ты смеешь оскорблять генералов, варвар? — взвизгнул гитлеровец и схватился за пистолет. Но, увидев за спиной Портерова богатырскую фигуру Ермишина с автоматом наготове, обмяк.

— Не торопитесь, господин генерал. Ваш командный пункт окружен батальоном автоматчиков, и всякое сопротивление бесполезно. Прошу оружие на стол и на выход шагом марш.

Генералы переглянулись, поспешно выложили на стол пистолеты и, запахнув шинели, вышли за Ермишиным.

Кругом было тихо, безлюдно. Только возле кирпичной стены маячил часовой. Толстый генерал рванулся было к нему, но часовой спокойно по-русски предупредил:

— Осторожно, генерал, поскользнуться можно.

Немец опустил голову и покорно зашагал дальше. Однако через минуту вдруг остановился и потребовал дать ему и его коллегам возможность взять с собой необходимые вещи.

— Сейчас это лишнее, господин генерал, — ответил Портеров, стараясь быть спокойным. — За вашими вещами мы пришлем.

Но немец не думал уступать. Тогда Козырев с Ермишиным связали ему руки назад и заткнули рот носовым платком. То же самое ради предосторожности сделали и с другими тремя пленными.

— Так оно спокойнее будет, — рассудительно проговорил младший лейтенант и показал на часы…

Переполох у немцев начался, когда уже подходили к Волге. Послышалась беспорядочная стрельба, крики.

«Наверно, хватились своих генералов», — решил Портеров и, предупреждающе показав пленным гранату, скомандовал:

— Бегом!..

Но те не прибавили шагу.

— Бегом! — повторил младший лейтенант и нажал плечом на толстого.

Гитлеровец повалился на снег и демонстративно вытянул ноги.

— Саботировать, гад?! Не выйдет! — зло пробормотал Ермишин.

Он подскочил к нему, схватил поперек туловища, вскинул, как мешок с зерном, на плечо и пустился к реке.

Выстрелы слышались все ближе и ближе.

«Может, прикончить этих фашистов, пока не догнали? — подумал Портеров. — А зачем тогда ходили?..» — И он махнул рукой, приказывая ускорить шаг.

Чтобы не попасться противнику на глаза, Портеров заставлял своих спутников то ложиться и ползти, то вскакивать на ноги и перебегать открытые места. Толстый генерал, которого Ермишин уже сбросил с плеч, старался бежать впереди всех, видимо боясь, как бы не попала в спину пущенная вдогонку немецкая пуля.

Наконец все свернули вправо, под крутой берег Волги.

Встретили их работники разведотдела армии. Оказалось, Портеров со своими боевыми товарищами привел командира 295-й немецкой пехотной дивизии генерала Корфеса, а также командиров корпусов генералов Пфеффера и фон Зейдлиц-Курцбаха и полковника Дисселья — начальника штаба дивизии.

Командарм В. И. Чуйков, узнав о пленении важных гитлеровцев, вышел из своего блиндажа, поблагодарил боевых воинов и расцеловал их.

— Что это у вас с ухом? — спросил он Ермишина.

— Вот этот толстый укусил. Я его на плечо, а он за ухо. Зубастый!

— Ничего, мы им зубы пообломаем скоро, — сказал командарм. — Сталинград — это не Париж.

Шла первая половина декабря. Ударили морозы. Снегу было мало, и мороз от этого казался еще сильнее. Но в землянке полкового медицинского пункта, глубоко врытой в высокий, почти отвесный берег Волги, стояла приятная теплота. Мерно потрескивали дрова в круглой чугунной печке, приглушенно гудел в трубе огонь, наводя сон даже на самых беспокойных раненых.

У одной из коек стояла девушка в солдатской гимнастерке и поила раненого бойца из потемневшей от времени жестяной кружки.

— Спасибо, сестрица!

— Спи, родненький, спи…

Девушка бережно опустила его голову на подушку и устало присела на табурет. Опершись подбородком о маленькую огрубевшую ладонь, она долго смотрела на дымный огонь коптилки. Потом достала из кармана гимнастерки сложенное треугольничком письмо со знакомым почтовым штемпелем, развернула и снова — в который уже раз! — начала его перечитывать.

Это было письмо от подруг. Они поздравляли ее, Веру Седову, с правительственной наградой, желали здоровья и скорого возвращения в родные края. Дальше девушки описывали, как ходили к директору института и просили отпустить их на фронт. Но директор ответил, что учение — это тоже выполнение гражданского долга перед Родиной, и отправил их в аудиторию слушать лекцию по сопротивлению материалов.

Прежде чем перевернуть листок, Вера помедлила… Ей тяжело было читать дальше. «Вчера вернулся Вася, — писали подруги. — Он был в партизанском отряде и после ранения остался без ноги. Он ждет тебя. Говорит, что только ты можешь понять и разделить его горе…»

— Вася… Вася…

Вера закрыла лицо руками.

Вместе с ним она пришла в школу. Вместе с ним росла, вместе вступали они и в комсомол. Рекомендацию им давали на совете пионерской дружины. Вера стояла рядом с Васей и, подталкивая его, тихонько шептала: «Откажут! За то, что подсказками занимались, да еще на урок опоздали… Вот увидишь, откажут!» — «Ну вот — глупость», — говорил Вася, а сам волновался не меньше Веры, нетерпеливо ожидая, что скажет старший пионервожатый. Пионервожатый много говорил о высоком звании, о почетных обязанностях, которые принимают на себя вступающие в комсомол, о долге перед Родиной, а потом коротко заключил: «Пионерский отряд надеется, что Вася Рощин и Вера Седова будут достойными членами ленинского комсомола».

Домой возвращались веселые, возбужденные.

— Ведь мы оправдаем доверие, Вася? — спрашивала Вера. — Мы теперь все должны делать хорошо.

— А как же иначе? — отвечал Вася. — Учиться будем только на «отлично», Верочка. Согласна?

И они учились, помогая друг другу.

А когда самые трудные экзамены на аттестат зрелости остались позади, Вера и Вася договорились в ближайшее воскресенье сходить на прогулку в парк. С утра выдался чудесный солнечный день. Вера стояла перед зеркалом и прихорашивалась, любуясь новым платьем, а Вася сидел рядом и подшучивал над ней. Неожиданно в комнату вбежала Верина мама и, тяжело опустившись на стол, проговорила:

— Войну… Войну Гитлер начал!..

Через два дня Вася с группой добровольцев уезжал на фронт. Прощаясь, просил не забывать о нем, ждать его. Об этом он часто напоминал и в письмах, которые присылал каждую неделю. Потом письма стали приходить реже, а с зимы прекратились совсем. Вначале Вера сердилась, потом стала беспокоиться: «Что с ним?..»