Моше Натан - Битва за Иерусалим

Весть о танках Бен-Ари, которые приближаются к Неби-Самуэль, чтобы блокировать северные подступы к Иерусалиму, достигла под вечер северных позиций столицы. На этих позициях мы оставили, как помнится, в знойные послеобеденные часы роту «стариков» Хаима Гури под тяжелым обстрелом, в угнетенном состоянии фатальной готовности принять самое страшное.

С того времени и до 7 вечера враг продолжал деловито и размеренно стегать огнем окопы и траншеи городской черты. Страх, пулеметные очереди, артиллерийские снаряды и безжалостная жара усугубляли до предела эту напряженность отчаяния.

Сумерки принесли с собой западный ветер, который чуть-чуть освежил людей и улучшил их моральное состояние; но стрельба продолжалась с той же силой, оставался и возникший с самого утра бередящий вопрос: " Почему они по-прежнему так тупо стреляют, почему ничего не предпринимают?»

Один из «стариков» запрокинул голову и увидел в спускающихся сумерках четверку летящих «ураганов». «Самолеты!» — закричал он, усилив недоумение товарищей. Гул самолетов вызвал новые вопросы: куда и зачем летят? Атаковать самолеты противника? Или иорданские подкрепления, приближающиеся к Иерусалиму?

Стемнело, и вся северная сторона загромыхала от яростных ударов наступающей бронетанковой бригады. Пороховой дым заполнил все воздушное пространство. Со всех сторон вспыхивали темно-алые розы пламени. По мере того, как усиливалась пальба, постепенно стихал град снарядов, весь день посылаемый иорданцами из Полицейской школы. Вместе с передышкой до солдат Гури дошли новые добрые вести: «Идут парашютисты! Резиденция Верховного комис-сара взята». Для обессиленных, вконец измученных «старичков» это было как глоток холодной воды.

К тому же свежесть западного ветра превратилась в настоящую прохладу, и на позициях, смахивавших в послеобеденные часы на раскаленный горн, стало совсем сносно. Настроение улучшилось. Солдаты начали выбираться из своих нор и даже обмениваться шуточками по поводу пережитого. На бледных, помятых лицах вдруг разгладились морщины и зацвели улыбки Усталые легкие задышали широко и свободно.

«У всех появилось такое чувство, — рассказывает Гури, — что колесо фортуны наконец-то стронулось с места завертелось и вместе с этим наступит перелом». Но некоторые солдаты продолжали глядеть на Полицейскую школу. Что сулила им она?

Гури смотрел на чернеющую глыбу, как на мифическое чудовище, которое требует человеческих жертв. Судьба связала его с этой гидрой еще в далекие времена Синайской кампании. Ему вспомнился теперь тот октябрьский день 1956 года, когда он попал сюда впервые. Ему сказали тогда, что если иорданцы поднимутся на гору Скопус, то Иерусалимская бригада двинется туда через укрепления Полицейской школы и Гив’ат-Хатахмошет. На их полк возложили фронтальную атаку школы, и когда командир пригласил его вместе с остальными ротными для распределения наступательной задачи, у всех на душе заскребло: «От нашего полка останется одно знамя».

Когда выяснилось, что центр тяжести военных действий — на юге, легион сидит и не рыпается и мы не пойдем на Полицейскую школу, почувствовал огромное облегчение.

Теперь, десять лет спустя, ему вновь выпало вернуться сюда — на сей раз с позиционной задачей оборонять границу. Грозная тяжелая глыба оставалась такой же пугающей, как и 10 лет назад. Стало известно, что ее, как и дьявольский соседний холм, защищает бедуинский полк, самый отборный из всех полков легиона.

Гури думал о тех, кому раньше или позже придется двинуться на это чудовище и покорить его. Кто они? Где сейчас находятся? И когда придут?

Поздно вечером к нему привели парашютиста в высоком офицерском звании, доктора Ури Франда, врача одного из парашютных полков. «Прежде всего, — сказал тот, — хочу сообщить вам несколько хороших новостей. Стоит передать их всем солдатам. Наши военновоздушные силы уничтожили авиацию Египта, Сирии и Иордании. Наши танки продвигаются вглубь Синая». Потом он перешел к делу: «Сегодня ночью через ваши позиции мы двинемся на Полицейскую школу и Гив’ат- Хатахмошет. Я полковой врач. Свой перевязочный пункт я размещаю в квартале Паги. Если к вам поступят наши раненые, направляйте их туда. Хорошо?»

Гури крепко пожал ему руку, пообещал сделать все возможное, и пожелал ему и всем парашютистам удачи. Франд исчез в темноте.

«Если б я тогда мог связать пару слов, — говорит Гури, — я бы прошептал что-нибудь вроде мольбы за них, за этих парашютистов. Я бы взмолился перед Всевышним, чтобы он оборонил их от гибели на заминированных заграждениях, под убийственным огнем блиндажей и в траншеях, где полно врагов и ни зги не видно.

Чем выше мы их оценивали и сопоставляли боеспособность этих двух отборных частей, тем тверже приходили к выводу, что нам предстоит штурм самого страшного из всех укреплений арабского легиона».

Теперь время потекло быстро. Огонь по гряде Шаафат продолжался. К артиллерии присоединились самолеты, они тоже бомбили гряду. Солдаты Гури, сгорая от нетерпения, ждали прихода парашютистов.

Пока они ждут, мы расстанемся со всеми частями, овладевшими южными и северными подступами к Иерусалиму, взяв его в клещи…

Итак, возвратимся к героям, с которых начали наш рассказ: к парашютистам. Мы расстались с ними в тот час, когда они вступили в столицу, придя сюда, чтобы выполнить главное; овладеть иорданским Иерусалимом.

Теперь они занимались последними приготовлениями к большому кровопролитному штурму. Все, о чем было рассказано до сих пор, не более чем увертюра к этому наступлению.

В час, когда полки парашютистов вступили в Иерусалим, все выглядело так, словно город, находящийся на пороге великой битвы, сам не подозревал об этом. Десятки тысяч иерусалимцев, сжившихся в продолжение 19 лет с границей, приучились относиться к закордонному Иерусалиму, как к недосягаемой сказочной крепости, которую можно издали созерцать, но к которой никогда не будет дано приблизиться. В дни состояния готовности, во время поездки на позиции в Абу-Тор, генерал Наркис спросил одного из солдат, что тот чувствует, когда с расстояния в несколько десятков метров смотрит на распростертый перед ним иорданский Иерусалим.

«Иногда я мечтаю, что мы там будем, — проговорил солдат и, словно извиняясь, добавил: — А что? Я же только мечтаю. Нельзя и помечтать?»

Редко кто осмеливался мечтать вслух, как тот иерусалимский поэт, который, глядя с монастыря Нотр- Дам на Старый город, писал: «Я чувствовал себя, как на Нево [13] Гора Нево, с которой Господь показал Моисею перед его кончиной всю землю обетованную и на которой Моисей скончался, так и не ступив на эту землю. . (Дано увидеть святыню, — но не достичь ее)».