Моше Натан - Битва за Иерусалим

Приказ был зачитан по бригаде, и с этого момента инициатива перешла к командирам парашютных полков и ротным командирам. Было очевидно, что наступление на иорданскую часть города пойдет по системе полковых «дорожных катков»: каждый полковой командир знал свою полосу, которой должен был овладеть — любой ценой, но располагая при этом полной свободой при выборе путей для достижения цели.

Хотя в открытую этого сказано не было, само собой подразумевалось, что такая операция не допускает возможности отступления или срыва. На сей раз — более чем когда-нибудь — каждый из командиров понимал, что он обязан сделать все, чтобы осуществить на своем участке прорыв и овладеть своей полосой.

Иосеф и его ротные уехали на север города в сторону домов Пати. Узи и Иосек с командирами своих рот отправились в район Нахалат-Шимон. Они поднялись на крыши пограничных построек, ненадолго превратившиеся в подобие театрального балкона, обращенного к сцене, где через несколько часов развернется битва. Перед ними простиралось пространство будущего боя; однако попытки рассмотреть на этой сцене ее декорации и подробности оказались несостоятельными: пришлось убедиться, что в полутьме много не разберешь, не говоря уже о пулях и снарядах, мешавших опознать и то, что было возможно.

«К глубокому моему сожалению, — рассказывает Моти, — оказалось, что командиры были знакомы с местностью в значительно меньшей степени, чем я предполагал. Поэтому на первых порах мы были вынуждены прибегнуть к помощи людей из Иерусалимской бригады, которые основательно знали этот участок.

Солдаты бригады очутились примерно в том же положении, что и командиры. Большинство, и более того, подавляющее большинство, не были иерусалимцами и ни разу в жизни не видели места, где им предстояло драться. Может быть, во время регулярной службы они кое-что тут и посмотрели, но отнюдь не всю полосу прорыва, на всем ее протяжении, и уж никоим образом не под углом зрения людей, которым придется прорыв этот осуществлять. Есть разница между взгля-дом того, кто просто смотрит, и того, кто очень скоро пойдет в атаку».

В то время как командиры осматривали арену предстоящей битвы, парашютисты со своими средствами транспорта и обеспечения расположились в центре квартала Бет-Хакерем. Никто из них уже не обращал внимания на снаряды, падавшие тут и там, в частности, рядом с джипами безоткатных пушек и арсеналом боеприпасов. Что касается последних, достаточно было одной скромной вспышки огня, чтобы еще до начала боя привести к тяжелейшему несчастью.

Бойцы рассыпались по домам, подъездам, тротуарам, и последний отблеск заходящего солнца погрузил их в то тревожное волнение перед неизвестностью, которое накануне боя обрекает людей на молчание и гулкий стук сердца.

Многие еще не прошли боевого крещения и, хотя были хорошо подготовлены, не имели опыта уличных боев. За тенью волнения на их лицах нельзя было угадать, какая удивительная кроется в них сила. Тот, ктс сидит, неподвижно уставившись своими угольно-черными блестящими глазами в пространство, спустя считанные часы не выпустит из раздробленной руки базуки и будет тащить ее по всем извилинам и поворотам, через весь адский мрак вражеской траншеи, — лишь бы не оставить ее врагу. Другой — тот, кто укладывает индивидуальный перевязочный пакет, — этой ночью, увидев снижающийся снаряд, прикроет своим телом раненого и, оберегая товарища, будет разорван на куски. Третий, заряжающий сейчас магазин автомата, завтра в продолжение нескольких часов будет драться один против четырех групп снайперов. А четвертый героически ринется на пулеметные гнезда легионеров и будет биться в траншеях, держась в полный рост и не сгибаясь перед пулями, пока его всего не изрешетит.

Никому из этих людей, казалось, не подходила роль эпического героя, но многие на деле проявили себя героями этой битвы, самой выдающейся и жестокой из битв войны. Все они собрались сюда, сознавая, что от них потребуются жертвы. Большинство было готово к этому.

И жители иерусатптмского района Бет-Хакерем, ставшие в эти дни, как и все жители Израиля, добрей, щедрей и нравственно чище, принимали их с открытым сердцем и старались, чем только могли, украсить их последний час перед тем, как они пойдут в огонь. Их зазывали в квартиры, поили соками, чаем с бисквитами, кормили бутербродами. Часами в Бет-Хакереме не умолкали телефоны — раздавались звонки во всех концах страны. Солдаты уже отправились на исходные ру-бежи, а жители продолжали обзванивать сотни семей, чтобы сообщить о них родителям и женам. Осиротелые родители, получившие возможность в последний раз услышать голоса сыновей, перед тем как те шли в бой, всегда будут благодарны жителям Бет-Хакерема.

Моти записал в свой отчет: «Удивительное отношение жителей Иерусалима не только помогало солдатам одолеть перед боем страх, но и восстановили в их душах чувство дома. Они сражались, согретые этим чувством. Нет сомнения, что тепло помогло им справиться с волнением, овладевшим ими за долгие часы непрерывного артиллерийского обстрела».

Комбриг и полковые командиры вернулись тем временем из поездки вдоль исходных рубежей прорыва и собрались в штабе. Было решено не откладывать боя, поэтому время начала наступления назначили на полночь.

Перед тем, как офицеры, распрощавшись с Моти, отправились в свои части, к нему подошел один из ротных командиров по имени Замуш и попросил у комбрига пообещать ему, что, если предпримут наступление на Старый город, его рота непременно пойдет на штурм Храмовой горы и Стены Плача.

Замуш просил об этом потому, что был единственным религиозным среди офицеров командования бригады. Несколько лет назад он демобилизовался в звании командира парашютной роты. Между демобилизацией и призывом на войну он учился в иерусалимской ешиве. Тогда-то он полюбил Иерусалим и издали — Старый город. Он часто приходил на границу с биноклем и часами рассматривал места, на которые никогда не ступала его нога. По возвращении домой он по памяти делал маслом зарисовки святых мест и присоединял к своим эскизам десятки карт и планов Нового и Старого Иерусалима, которые знал наизусть.

Когда он услыхал о возможности овладения Старым городом, он весь загорелся. «Я считал, — говорит он сегодня, — что тот, кто первым достигнет Стены Плача, чтобы вернуть ее после тысячелетий заброшенности, обязан понимать ее религиозный смысл и значение для народа Израиля. Мне казалось, что тот, кто овладеет Стеной, должен уметь молиться у ее подножия, чтобы осмыслить связь веков.

Я мечтал стать тем, кто вновь восстановит эту связь. Для меня это больше, чем надежда, выше высочайшей мечты».