Моше Натан - Битва за Иерусалим

3. Отряд, возглавляемый командиром Габи, штурмует здание полиции и захватывает его.

4. Еще одна рота под командованием Дади атакует холм Гив’ат-Хатахмошет и овладевает им.

Штурмовая и остальные роты продвигаются на втором этапе к Шейх-Джараху. Вспомогательные силы захватывают холм Хаматлит-Хацехуба, что к югу от Полицейской школы.

Одновременно с выдвижением рот в дома Паги на улицах Санхедрии загремели танки. Они присоединились к безоткатным пушкам и тяжелым минометам вспомогательной роты, которым через считанные минуты предстояло обрушить огонь на тылы Полицейской школы.

В два часа ночи командир полка Иосеф обратился к Моти за разрешением начать обстрел Полицейской школы и Гив’ат-Хатахмошет. Его танки продвинулись до самого спуска улицы и заняли позиции рядом с траншеями, в которых с самого утра сидели «старички» Хаима Гури. Гури вдруг увидал молодого парня, стоящего под огнем во весь рост. Регулируя движение, он кричал водителю приближающегося танка: «Мойше, ты рехнулся, куда прешь? Бери влево! Не видишь, там падают снаряды». Парень продолжал стоять так и дирижировать танками, словно это был обыкновенный мирный уличный перекресток, а не огненный водоворот.

Парашютисты штурмовых рот 6-го полка тем временем сидели съежившись позади домов и были возбуждены всем происходящим. Самые любопытные, не вытерпев сидения за стенами домов, прячущими от них молнии и громы, забрались в квадратную бетонную пристройку для мусора, стоявшую впереди дома, и превратили ее в импровизированный наблюдательный пункт. Оттуда можно было бы понаблюдать за вторым актом этого огненного спектакля. Но вдруг откуда-то вынырнул снаряд и взорвался в нескольких метрах от пристройки, разнеся на своем пути все в клочья и выбросив фонтан осколков. Давя без пощады, накатилась взрывная волна.

Затем взорвался еще один снаряд, и еще, и еще — и «при каждом разрыве, — говорит Авраам, — мы шептали: «Слушай, Израиль». Мы были боевыми парашютистами, это верно, но ведь тогда мы лишь впервые нюхнули пороху, настоящей войны. Мы зарылись один под другим, и у каждого в горле стоял ком. Внезапно до меня дошло, что достаточно какому-то одному, более нахальному осколку найти тебя — и ты мертв. Мы проторчали там минут двадцать. Это было очень неприятно».

В то же время фельдшер Игал сидел позади одного из домов и размышлял. Он не боялся смерти, но страшился тяжелого ранения.

В другом темном углу, около лестничной клетки, сидел Бени Шифер, взводный командир. Снаряды завывали и рвались со всех сторон, и он с тяжелым сердцем ждал команды подниматься в атаку. После боя он признался, что эти двадцать тягучих минут перед боем и под снарядами были труднейшими в его жизни.

«То, что я верующий, поддерживало меня и ограждало, — поясняет Цуриэль, рыжий богатырь с простодушными глазами. — У меня была опора. Было упование на Вездесущего. Я знал, что вернусь, если сумею постоять за себя. Ибо сказано: «Сумейте постоять за ваши души».

Когда Моше Меворах, находившийся на верхнем этаже дома, в котором залегли парашютисты, выстрелил из левого угла окна по позициям Полицейской школы, дуло пулемета засветилось в темноте пульсирующими вспышками, тотчас засеченными иорданской безоткатной пушкой, которая выпустила снарядв сторону квартала Паги и прямым попаданием накрыла цель. Огонь, пороховая гарь и дым наполнили комнату. Послышались стоны и хрип, но гарь и дым мешали разобраться с ранеными. Двое из них сами выбрались из-под груды обломков и помогли найти остальных. Моше Мевораху сделали первую перевязку и понесли его на носилках на сборный пункт раненых, обнаружить который в потемках иерусалимской ночи было весьма и весьма сложно.

«Мы понесли потери, — говорит Моти, — еще не вступив по существу в соприкосновение с противником. Иорданцы превосходно знали местность и пристрелялись к целям, так что первые же залпы вывели из строя десятки наших людей. Раненые сетовали: «Если б хоть успели вскинуть «узи» или швырнуть гранату; но просто так выйти из строя… Прежде чем ты успел что-либо сделать, тебя уже увозят в тыл — это не называется участвовать в бою». Увы, это случилось с десятками парней. Уже на пунктах сбора они очутились под артиллерийским огнем — из 25-фунтовых пушек, из орудий 81-миллиметрового калибра, а местами, возможно, и 120-миллиметрового. Наши первые действия заключались в эвакуации части раненых в тыл».

На каждом углу и на каждой лестничной клетке десятки солдат возбужденно и в напряжении ждали, «чтобы дело уже началось». Никто из них не подозревал, что «дело» уже на ходу — штурмовые группы двинулись вперед по отлогому подъему, отделявшему стену квартала Паги от пограничных заграждений.

Командир полка Иосеф повел штурмовую роту, и с первых же шагов наткнулся на сюрпризы. Прежде всего неожиданно обнаружился израильский пограничный забор. Иосеф приказал резать заграждения, чтобы не выдать себя подрывами. «Мы резали заграждения ^[^^рными ножницами под беглым огнем, — рассказывает один из штурмовавших, Дан Арази. — Первым в на шей роте ранило Ариэля, стрелка из базуки. Он пытался подавить боль сдавленными стонами. Тогда по мне пробежала неведомая ранее дрожь первого знакомства с войной. Взыграл инстинкт самосохранения, все во мне словно закричало: «Хочу жить!» Но мозг продолжал работать только в одном направлении: выполнить задачу как можно лучше и быстрей».

Во время подрыва заграждений в роту Додика поступил приказ продолжать продвижение. Взводы пошли вперед один за другим, и каждый шел при этом вперед с чувством, что вот, наконец, та минута — пугающая и вместе с тем долгожданная, — к которой готовились годами; минута, когда начнется кровопролитная борьба и определится, под силу ли с достоинством жить в своей стране; минута, которая положит начало великой битве.

Между ними и Полицейской школой лежало минное поле, до него оставались считанные секунды. «Нир! — крикнул Додик своему заместителю. — Ты ни в коем случае не побежишь ни первым, ни вторым, ни третьим: ты еще потребуешься людям на этой войне».

Было 2.30 ночи.

Парашютисты роты Додика устремились по подъему, ведущему к Полицейской школе, под подбадривающие восклицания своего командира: «Вперед, ребята, вперед!» («Делай шаг пошире, — уговаривал себя Нир, — нет, еще шире, еще; иначе для тебя все кончится прежде, чем все начнется, — на одной из этих проклятых мин, приготовленных для тебя этими гнидами»).

Авраам Катан тащил тяжелую базуку, «узи» и наспинный ранец с боеприпасами и пытался догнать бегущих впереди. Он упал и поднялся, снова упал и встал, а командир продолжал орать до хрипа в голосе: «Вперед, вперед!» У всех засела в мозгу одна-единственная мысль: «Не отстать». Только бы не оторваться'.»(«Поверь мне, не знаю, откуда взялись у меня силы падать и вставать, падать и вставать, — говорит Катан, — казалось, меня подгоняет высшая сила»). Вдруг он ощутил жжение в груди. Вот оно, Катан, вот тебе и конец, промелькнуло в его сознании. Он видел пробегающих мимо, они уходили вперед, словно охваченные безумным порывом.