Моше Натан - Битва за Иерусалим

Этот первый прыжок в траншею для многих оказался самым тяжелым переживанием за войну: первые ряды наступающих, взбежав по крутому бетонному откосу, соскакивали с него прямиком на дно — на лежавших там двух убитых иорданцев. Необходимость с первого же шага ступать по трупам стала тяжким шоком. «Если б я не увидел в темноте, что это иорданцы, — говорит Авраам Катан, — я оказался бы настолько деморализованным, что не захотел бы и не сумел бы больше драться. Не такой уж я великий герой, и уверен, что будь я вынужден с первого же шага ступить на труп нашего солдата, не было бы от меня на этой войне никакого проку».

Движение в траншее, медленно уползавшей вперед, при постоянной давке и задержках, приводило к пробкам, когда парашютисты вообще лишались возможности шевельнуть рукой и ногой. Тем временем их товарищи, оставшиеся под пулеметным огнем наверху, у устья траншеи, напирали на них, чтобы они двигались поживее и освобождали место. Послышались крики: «Поживее прыгайте в траншеи!» и крики-возражения: «Невозможно — слишком тесно!» Напор усиливался и снова приводил к пробкам. Десятки солдат, лишенных пока возможности укрыться в битком набитом ходе сообщения, находились на расстоянии нескольких десятков метров от стены Полицейской школы, окна которой были превращены в бойницы. Оттуда их беспощадно косило пулеметным огнем. Со всех сторон начали доноситься стоны: «Фельдшера, фельдшера!» — «С этого момента, — говорит Авраам Эдут, — этот зов стал о^мым популярным на войне».

Каждая секунда промедления под дулами пулеметов увеличивала количество жертв и, как следствие, — сумятицу и неразбериху. Кто знает, к каким убийственным последствиям привели бы эти секунды, если бы тут не вмешался один из взводных, скомандовавший бежать вдоль траншей вперед и прыгать в них на более отдаленном расстоянии, чтобы предотвратить полную закупорку.

«Тут не занятия, где сразу вам подавай простор, — заорал он. — Быстро вперед!» Парашютисты, нагруженные пулеметами, базуками и мешками со взрывчаткой, которые ползли в арьергарде, прилагали отчаянные усилия, чтобы нагнать свои отделения. Одним из них был пулеметчик Цуриэль. Так как он отстал во время бега к траншеям (несмотря на его богатырское сложение, вес пулемета сделал, то, стиснув зубы, изо всех сил волочил себя вперед. Вместе со взводным Эдутом они вскарабкались со своей тяжелой амуницией на крутой подъем, цепляясь за бетон ногтями. Во время прыжка в траншею они тоже рухнули на трупы. «Это были первые убитые, которых я в своей жизни увидел, — вспоминает Эдут, — и меня полоснуло, как ножом». С этого мгновения у Эдута, как и у многих других, резко изменилось восприятие действительности.

Произошел полный переворот в ощущениях, без чего в бою, по-видимому, невозможно: чувствительность уступила место безразличию, жалость сменилась нечеловеческим хладнокровием. Люди сами себя толкали в страшное колесо боя — и превратились в его частицу.

«Когда ты попадаешь в этот переплет, — говорит один из бойцов, — ты перестаешь думать о себе, о семье и друзьях. Справа и слева от тебя падают твои лучшие товарищи, а ты в отупении проходишь мимо. Ты не способен воспринять их смерть и осознать ее. Только после боя рассеется этот наркоз, и к тебе вернутся человеческие чувства. И тогда заново воскреснет перед тобой картина смерти твоих товарищей».

Продвижение в траншее шло в следующем порядке: автоматчики-«узисты» бежали вперед, расчищая автоматными очередями и гранатами дорогу в каменном проходе. Как только разряжался магазин, раздавался крик: «Магазин» в полном соответствии с боевым уставом («как записано в книжке»); тогда из-за спины вырывался вперед следующий автоматчик, поддерживая темп огня. «Мы продвигались по петлям траншеи постепенно, шаг за шагом, — рассказывает Нир. — Казалось, ей нет конца. Потом мы узнали, что прочесали триста погонных метров. На всем этом отрезке я был командиром головного отряда, и взводным, и автоматчиком, и просто рядовым».

Перед этим стало ясно, что ширина траншеи не позволит парашютистам обгонять друг друга. Поэтому последовал приказ: солдат, израсходовавший весь магазин или застрявший по любой причине в проходе, ложится на дно траншеи и служит живым мостиком для товарищей, пробегающих по нему вперед.

Через пять — десять метров от центральной траншеи ответвлялись боковые коридоры с бетонированными бункерами, расположенными попарно по сторонам'. В рукопашных схватках, завязавшихся возле входов в бункеры и внутри них, появились первые раненые. По траншее пронеслись их крики: «Фельдшера!» Пересохшие глотки ел пороховой дым.

Одним из раненых был Авраам Катан. Он громил из базуки бетонированные позиции, и тут в него выстрелили из-за спины. Оказалось, что пулю послал в него его собственный второй номер, который в потемках принял своего напарника за одного из легионеров, перебегавших между блиндажами. Катан закричал: «Перестань» — это оказалось для его товарища по орудию, по-видимому, слишком сложно, так как он смысла этого «перестань» не понял и продолжал жарить пулями.

Катан изо всех сил прижался спиной к стене траншеи и, когда огонь прекратился, начал себя ощупывать. Что-то тревожило его, но пока он не знал, ранен или нет («когда тебя ранят, — говорит Катан, — ты получаешь нечто вроде удара, но не знаешь, что с тобой, собственно говоря, случилось»). Ощупывая себя, он вымазал всю ладонь в крови, и подумал: «Один раз я спасся, но теперь мне конец». Однако, успокоившись, он понял, что и на этот раз ранение не из безнадежных. Он улегся в траншее, чтобы освободить проход, а парашютисты поневоле пробегали по нему.

Послышалось перешептывание: «Катан ранен, Катан ранен». Катан обиделся: будут по нему тут расхаживать, прежде чем он успел опорожнить хотя бы один магазин? Не выйдет! Он поднимется и будет продолжать драться. Пока он пытался встать на ноги, позади него появился новый взвод — на сей раз Иоава Цри Передние тоже приняли Катана за легионера и вскинули автоматы. Палец Иоава уже лежал на гашетке, когда Катан сообразил, что его опять по ошибке собираются расстрелять. Он снова прилип к стене траншеи и завопил: «Не стреляйте. Это Катан, я Катан, не стреляйте». На счастье Катана, несколько месяцев тому назад Цри спас его от гнева командира, и по такому случаю они свели знакомство: теперь Иоав узнал Катана по голосу и в момент, когда палец нажал на гашетку, успел мотнуть стволом, так что очередь ушла в сторону. В последнюю секунду он спас Катану жизнь.

Увы, после боя они не смогли поделиться пережитым в те мгновения. Иоаву суждено было погибнуть в считанных метрах от того места, где спасся Катан.

Взвод Иоава устремился вперед, шагая по Катану. «В чем дело? Почему я валяюсь здесь, как кретин? — спросил себя Катан. — Вставай, подъем! Ты на этой войне ничегошеньки еще не сделал». Он поднялся и попробовал потащить свою базуку. Локоть у него был раздроблен и болел все сильней. Поняв, что при таком локте, ему с базукой не справиться, он стал предлагать ее солдатам, прошедшим по нему. Желающих не нашлось, никто не хотел брать на себя обузу, которая еще больше осложнит и без того нелегкое продвижение. Тогда Катан сказал себе: «Быть кому-нибудь в тягость я и вовсе не собираюсь. Если они не возьмут базуку, уж я-то никак не брошу ее просто так. Оружие — это последнее, что я брошу». Он взвалил ее на свою израненную руку и потащился вперед, чтобы как-нибудь добраться до тех, кто штурмует впереди («раз мы уже здесь — сказал он себе, — постараемся быть, по крайней мере, в числе первых»). По дороге ему повстречался один из взводных, который увидел его пропитанный кровью рукав. «Немедленно перевяжи себя или пусть кто-нибудь это сделает», — приказал он Катану. «Есть», — отозвался тот, подумав при этом: «Как бы не так, устрою я тут перевязочную и остановлю все движение, как бы не так!»