Моше Натан - Битва за Иерусалим

«Что же, валяться мне здесь и закончить войну, не истратив ни одной пули? — спросил себя Катан. — О нет! Не бывать этому… Не бывать!»

Он потрогал кровоточащую ссадину, оставленную пулей, и побежал, пытаясь догнать товарищей по взводу. Они бы достигли уже стены Полицейской школы, если б буквально в нескольких шагах от нее не напоролись на четвертое по счету заграждение, самое мощное из всех (это заграждение не было подорвано штурмовой ротой, потому что не фигурировало в раз-ведывательных данных). Послышался крик: «Опять заграждение. Саперы, вперед!» Солдаты укрылись.

Пока они отбегали, минометные батареи и пулеметы Полицейской школы успели прополоть огнем их ряды. «Вдруг чувствуешь в темноте тяжелые пулеметы или что-то в этом роде, — вспоминает один из бойцов. Рубает в тебя, ребят косит справа и слева, и они кричат: «Ранен, ранен!» Понимаешь, что ты в самом компоте. Мы отбежали сколько-то метров назад. Помню, что пока бежал и падал, успел подумать: «Отсюда — не выйду живым». Однако вышел».

«Опять заграждение. Саперы, вперед!» — крикнул План Энджел, которому через несколько минут предстояло удостоиться величайшей чести — стать первым парашютистом, ворвавшимся в иорданский Иерусалим.

Дожидаясь подрыва заграждения, он заметил две группы иорданцев, продвигавшиеся из Полицейской школы в его сторону. Подрыв задерживался, и иорданцы добрались до гамого устья траншеи, начинавшейся за колючей проволокой. «Будет резня», — пробормотал кто-то над ухом Энджела. Он подумал о товарищах по роте, как они бежали вперед, с каким воодушевлением, а теперь томятся позади по милости вот этого забора, о котором никто не подозревал. Задержка с подрывом заграждений заставила их сосредоточиться и стать удобной целью для иорданцев, уже наводивших свои пулеметы.

Взрывчатка тем временем все еще отказывалась сработать.

«Я понял, — вспоминает Энджел, — что надо немедленно что-то предпринять, если я не хочу, чтобы скосило всех ребят». Он поднялся и побежал вперед. Заряд взорвался, и Энджел первым проник в образовавшийся проход и пропал в облаке, поднятом взрывом. Он взлетел на откос перед траншеей и увидал, что иорданцы не только установили и навели пулемет, но и подтащили полный ящик боеприпасов. «Через считанные секунды они открыли бы огонь по ребятам, — говорит Энджел. — Эта мысль стала моим первым сильным потрясением. Я начал стрелять и одной очередью уложил их. Я на момент застыл, замер на месте, обалдел. Из неподвижности меня вывел, оказавшийся позади меня солдат нашего взвода — он толкнул меня в спину. Я словно проснулся и побежал влево. Там были еще двое иорданцев с пулеметом. Их я тоже ухлопал».

На некотором расстоянии позади Энджела залегли парашютисты, остановленные задержкой с подрывом заграждения. Нир смотрел на своих бойцов, ярко высвеченных вспышками снарядов, бьющих в здание Полицейской школы. Все они внезапно показались ему приниженными и подавленными. «Вперед, ребята! — закричал он. — Это не минометы… Это наши рвут заграждения. Вперед!» Никто не поднялся. Он снова крикнул, найдя слова, отогнавшие страх, и парашютисты устремились вперед, как бурный поток, грозящий затопить траншею и все ее разветвления, ведущие круг за кругом к Гив’ат-Хатахмошет. Минута — другая, и они начнут преследовать в ходах сообщения противника, обмениваясь с ним в ночных потемках выстрелами в упор.

Но прежде чем соскочить с бойцами в траншеи, прежде чем вместе с ними продвинуться в сторону грозных укреплений Гив’ат-Хатахмошет, остановим ненадолго бег событий и времени и поразмыслим над характером места, к которому они приблизились, и над принципами борьбы, исповедуемыми двумя сторонами — перед тем, как они столкнутся в безоглядном стремлении уничтожить друг друга.

В статье, опубликованной в журнале Цахала «Бама- хане» сразу после окончания боев, но написанной незадолго до начала войны, министр обороны Моше Даян дал анализ тактического и символического значения того, чему еще предстояло произойти на Гив’ат-Хатах- мошет.

«В чем источник мощи Израиля? — спрашивал Даян в своей статье. — Техническое превосходство? Лучшая организация? Моральная высота? Что позволяет Израилю брать верх над его врагами, подобно тому, как Давид взял верх над Голиафом?»

Ответ на свои вопросы Даян находит в анализе поединка Давида с Голиафом. По-новому оценивая этот поединок, он придает ему смысл, существенный для нашего рассказа.

Давид, по мнению Даяна, отнюдь не принадлежал к простодушно-эмоциональному человеческому типу, бросающемуся в бой очертя голову, движимому лишь верой и готовностью к самопожертвованию. Это был осмотрительный и рассудительный воин:

«Он, прежде всего, выяснил и установил, какова награда, обещанная тому, кто осилит Голиафа. Затем он опробовал имеющееся снаряжение — медный шлем, кольчугу и меч — и отверг их, убедившись, что не слишком хорошо владеет ими. Лишь затем он вышел на поединок, вооруженный палкой, пятью камнями и пращей.

Кто знает, как закончился бы поединок, если б Давид вздумал соревноваться с Голиафом в искусстве владеть мечом? Отдав предпочтение праще, Давид не только не поставил себя в невыгодное положение, но более того — он фактически добился преимущества. У Голиафа не было лука, стало быть, он не мог поразить Давида с расстояния, и Давид, воспользовавшись этим, послал из пращи в лоб Голиафу камень. Иначе говоря, Давид сразился с Голиафом оружием, которое не только не уступало оружию врага, но было сильней. Величие его не в том, что он готов был выйти на бой слабым против могучего, а в том, что нашел средство, дающее преимущество слабому и превращающее его в сильного».

Танах [14] Танах — Библия. дает нам описание душевных качеств Давида. Он верил в себя. Знал, что нельзя отступать перед грубой силой. Он боролся с медведем и львом и одолел их. Давид обладал опытом, который свидетельствовал, что нет «проигранных войн». Бывают малодушные бойцы, бывают ошибочные военные планы, однако тот, кто готов к самоотверженной борьбе, изыщет средства одолеть и льва, и медведя, и Голиафа.

О Голиафе в Танахе говорится скупо. Дано лишь описание его физического сложения: высок ростом и силен. Некоторые указания на его характер можно, однако, извлечь из перечня доспехов, которыми он пользовался. Он весь был закован в броню: медные шлем и наколенники, кольчуга и щит, который нес перед ним его оруженосец. Без сомнения, Голиаф боялся за свое тело и делал все возможное, чтобы защитить его.

Такая защитная концепция (подвижная линия Мажино) привела к соответствующим последствиям. Вес доспехов Голиафа превышал семьдесят килограммов. Крепость, безусловно, внушительная. И в оборонительном бою закованный с головы до пят Голиаф, возможно, мог победить, но маневрировать, быстро передвигаться — к этому он был не приспособлен. Быть может, он и не стремился к этому? Быть может, не доспехи оберегали Голиафа, а Голиаф прятялся за доспехами, перепоручив ведение войны мертвому металлу?