Алексей Гарри - Рассказы о Котовском

Самодельный занавес раздвинулся. Труппа львовской «оперетты показывала третий акт «Сильвы».

Адъютант снова провел ладонью по лицу, от лба до подбородка не сон ли это Вчера, позавчера и десятки, сотни дней, уходящих назад в памяти, были конская грива, равномерный скрип седельной крыши, выкрики обозных, мускулистый затылок Котовского. Потом огонь в воздухе и на земле, знакомый, привычный свист многих тысяч невидимых пуль, пьяный угар кавалерийской атаки, знакомый, даже любимый какой-то каждодневный риск жизнью. И потом все сразу, как внезапная смена декорации, — этот нелепый город, оставшийся в стороне от войны, город, в котором даже классовая борьба была незаметной на первый взгляд, в особенности для постороннего наблюдателя. И, наконец, этот уже совершенно бессмысленный спектакль; да, и задал же задачу Котовский, черт бы его побрал совсем!

Сильва закончила арию, публика, аплодировала. Адъютант впервые сознательным взглядом окинул сцену. Нищенская мишура реквизита показалась ему несказанно роскошной. Лицо премьерши тоже как будто бы было знакомо, она как раз с нескрываемым любопытством разглядывала первый ряд, в котором нелепо и неожиданно, как татуированные дикари на улицах какой-нибудь европейской столицы, восседали вооруженные до зубов котовцы.

Премьерша со сцены улыбнулась адъютанту.

Но нет, никогда он не видел, конечно, этого лица. Просто-напросто группа разодетых в фантастические костюмы женщин и мужчин, резвившихся на самодельной сцене, напомнила что-то очень далекое и совсем почти позабытое, что-то находящееся по ту сторону памяти юность, быть может. И против своей воли адъютант от этих воспоминаний ощутил даже как будто бы некую сладкую боль, родившуюся независимо от того, что он в свое время раз и навсегда похоронил воспоминания о своей скучной юности.

Спектакль был окончен, публика вставала, шумно отодвигая стулья. Ворча, Кучмий протирал глаза; у адъютанта слегка кружилась голова.

Командир полка был явно не в духе, он попросил у бургомистра экипаж, чтобы ехать в гостиницу от участия в базаре он отказался. Адъютант остался, но предварительно спустился к подъезду проводить командира. Подмяв тяжелым туловищем пружинное сиденье, обитое добротным синим сукном, Кучмий продолжительной витиевато выругался, покрыв замысловатой бранью и город, и бургомистра, и спектакль.

— Ну ладно, иди попрыгай на балу, козел, — сказал он угрюмо на прощанье адъютанту, — смотри, как бы тебя только эти толстобрюхие по дружбе не связали!

Экипаж тронулся, один из ординарцев связи молча вскочил в седло и последовал за командиром, другой остался.

Глубоко задумавшись, адъютант поднялся обратно по широкой, отделанной под белый мрамор лестнице. Бронзовые львы на аляповатых тумбах ехидно скалили зубы.

В просторном зале, тяжелый воздух которого, казалось, пропитан был пылью столетий, городской «бомонд» приготовился веселиться. По стенам расставлены были склеенные из пестрой бумаги киоски, в которых солидные матроны и хорошенькие девушки продавали в пользу русского Красного Креста прохладительные напитки, какие-то рукоделия и разные безделушки. Оркестр, размещенный на хорах, грянул вальс, завертелись пары.

Адъютант стал к стене в углу, подперев спиной вычурную и совершенно неуместную здесь колонну. Он не особенно жалел, что остался, интересно было поглядеть на бал; все было таким нереальным, что казалось своеобразным продолжением спектакля.

Распахнулись боковые дубовые двустворчатые двери, открылся вид на буфет. Колыхая толстым задом, обтянутым светло-сиреневым шелком, подошла бургомистерша и попросила разрешения в виде исключения открыть продажу шампанского шампанское продается по утроенной цене и может сильно повысить доход благотворительного базара. Адъютант пить раз-решил черт с ним! Он думал о другом.

Бургомистр представил ему премьершу недавнего спектакля. Она была худенькой австриячкой с молодым маловыразительным лицом, но необычайно живыми глазами. Льняного цвета кудри, нагроможденные над ее высоким лбом бесчисленным количеством маленьких золотистых штопоров, делали ее похожей на куклу. Австриячка говорила по-русски.

Адъютант тут же ухватился за нее, как за якорь спасения. В ней он находил странное моральное оправдание праздному любопытству, которое заставило его пойти на спектакль и остаться на балу. Они пошли к буфету.

Адъютант залпом выпил бокал шампанского — у него пересохло горло. Оркестр играл танец за танцем, публика веселилась. Танцевать адъютант отказался наотрез, да он, наверное, уж и разучился танцевать на паркете. Подходили знакомиться какие-то люди врач в золотом пенсне, владелец мельницы, отрекомендовавший себя почему-то бывшим социал-демократом, местный учитель, он же — корреспондент какой-то львовской газеты, ничем себя не отрекомендовавший, но, безусловно, являющийся польским шпиком, какие-то дамы. Адъютант выпил второй бокал шампанского, и зал с золотыми канделябрами сладко закружился у него перед глазами. Он поблагодарил хозяев и откланялся.

Внизу у подъезда в тусклом свете газовых фонарей отсвечивал черный лак бургомистровского экипажа. Премьерша труппы легко сбежала за адъютантом по лестнице и попросила ее подвезти она жила в той же гостинице. Невозмутимый ординарец подмигнул адъютанту и поехал размашистой рысью впереди экипажа. Адъютанту было все равно — он устал.

В вестибюле гостиницы на свернутых шинелях в полном вооружении дремали ординарцы; в коридоре второго этажа, где жила артистка и помещался штаб, двое часовых замерли с обнаженными шашками на плечах. Часовые дружелюбно улыбнулись адъютанту. С треском распахнулась дверь номера, показалась взлохмаченная голова Кучмия; командир полка был в одном исподнем. Глянув заспанными глазами на адъютанта и его спутницу, Кучмий плюнул в коридор и хлопнул дверью так, что на площадке задребезжали стекла. Последующие события показались адъютанту как бы идущими сами собой, без участия его воли он устал смертельно, от шампанского слегка кружилась голова.

В комнате актрисы пахло духами. Заперев за собой дверь, она раскрыла настежь окно и зажгла люстру над трельяжем. На подоконнике, на диване, на креслах было разбросано пестрое шелковое тряпье; трельяж был уставлен замысловатыми баночками с косметикой. Осторожно отодвинув какой-то кружевной ком, адъютант тяжело плюхнулся в низенькое кресло, сжав коленями шашку никогда в жизни он не чувствовал себя так глупо.

— Можете курить, — сказала актриса, увидев, что адъютант, неловким движением хлопнув себя по карману, в котором обычно хранился кисет, быстро отдернул руку. — Вы меня извините, я буду раздеваться…