Алексей Гарри - Рассказы о Котовском

Адъютант подошел к окну и лег грудью на подоконник. Ночь была теплая, в черном небе мерцали мириады звезд. Один за другим гасли огни города. Откуда-то пахнуло запахом свежескошенного сена. Где-то веселой трелью заливались колотушки сторожей. Звеня шпорами, прошел пеший патруль котовцев. На перекрестке у освещенной аптеки, трусливо подняв плечи и заложив руки за спину, прогуливался взад и вперед толстый полицейский.

Когда адъютант отошел от окна, женщина уже лежала на раскрытой постели, укутавшись в голубой пушистый халат. Она улыбнулась ему, сладко потянувшись.

— Снимите сапоги, — сказала женщина, — а то вы своими шпорами всю гостиницу перебудите.

После этого она повернулась к нему спиной.

Как Ео сне, молча и послушно адъютант снял сапоги. Потом он на цыпочках подошел к зеркалу.

Там, за тонкой стеной, раскинув богатырское тело на непривычно мягкой кровати, в длинных кальсонах с оборванными по обыкновению тесемками, спал милый, старый Кучмий. На диване, окружив себя махорочными окурками, храпел с открытым ртом комиссар полка. И для адъютанта была тоже внесена добавочная постель; там, в соседней комнате, среди сваленных в кучу портупей, полевых сумок, револьверов и шашек шла обычная военная ночь — в несколько необычной только обстановке.

Здесь, у освещенного канделябром зеркала, стояли причудливые склянки с цветной жидкостью, и на раскрытой кровати лежала какая-то чужая женщина в небесно-голубом халате. Стека разделяла два мира здесь пахло духами, а не войной.

Адъютант невольно глянул на себя в зеркало. Он забыл снять оружие и стоял босой перед склянками косметики, подпоясанный, в портупее, с шашкой у бедра. Это было смешно и нелепо. Но маленькая деталь в костюме босого кавалериста с бледным лицом, глядевшего на него из зеркала, заставила адъютанта вздрогнуть всем телом; по синей диагонали бриджей беззаботно и весело ползли гуськом две большие упитанные вши…

В одну десятую долю секунды адъютант обернулся. Женщина лежала недвижно — она, очевидно, спала. Тогда, опустившись в низкое кресло, спиной к кровати, он снял брюки и украдкой, ежеминутно воровато оглядываясь, занялся делом, которое в годы гражданской войны для армии, раскиданной по необъятным просторам шестой части мира, было обыденным…

Еще утром адъютант сменил белье, но брюк запасных у него не было, все оставалось в обозе. Встревоженные чистым бельем, они буквально лезли со всех сторон, жизнерадостно выползая из каждого шва.

Когда кропотливая операция истребления была закончена, над зданием винокуренного завода уже поднялся ослепительный диск солнца.

Застегнув брюки, адъютант встал и потянулся так, что у него хрустнули кости. Он снова подошел к зеркалу и нечаянно зацепил какую-то склянку. Склянка упала и разбилась; глубоко вздохнув, женщина повернулась навзничь и проснулась. Голубой халат у нее на груди распахнулся, она раскрыла глаза и весело улыбнулась.

— Ну что же вы, — протянула женщина капризно, — ах, смотрите… уже утро…

Адъютант сделал шаг к дивану. Как раз в эту минуту высоко над ратушей с певучим визгом разорвалась шрапнель. Тогда, стиснув зубы, адъютант стал натягивать сапоги у него тряслись руки.

Подойдя к двери, он оглянулся в последний раз. Женщина сидела на постели, широко раскрыв глаза. Адъютант окинул взглядом комнату. В углу на круглом столике под грубой копией Рубенса стояла фарфоровая ваза со свежим жасмином. Шагнув к столу, адъютант вырвал охапку истекающих водой белых цветов и, жадно вдохнув их аромат, не глядя, бросил их на постель. Потом, круто, по-военному повернувшись, большими шагами вышел в коридор.

В вестибюле гостиницы, громыхая шпорами и оружием, просыпались кавалеристы. Командир полка и комиссар спокойно и не спеша одевались антракт закончился, мираж исчез, снова начиналась боевая жизнь. Перекликаясь, ординарцы уже подводили к подъезду гостиницы оседланных командирских коней. Дежурный по бригаде доложил, что он снимает заставы и выводит полк к винокуренному заводу передовые отряды польской армии вступили в соприко-сновение с партизанскими дозорами. Выполняя приказ дивизии, нужно было отходить.

Над городом с пронзительным свистом рвалась шрапнель за шрапнелью; где-то звенели разбитые окна. Рысцой, сжавшись в комочек, бежали вдоль стен какие-то обыватели с узлами. Застоявшийся вороной конь упруго перебирал ногами.

В последний раз адъютант оглянулся на гостиницу. Женщина в голубом халате, окаменев, как восковая кукла в витрине парикмахерской, выглядывала из окна. Левая рука ее, унизанная кольцами, прижимала к груди пучок изломанных цветов…

Из города вышли шагом.

Белополяки теснили полк со всех сторон. Кучмий злился нелепое занятие — отступать без боя. Но так было приказано.

На рысях вошли в тенистый каштановый лес. Густая листва звенела утренними песнями пробудившихся от сна птиц. Большие зеленые мухи, сверкая на солнце серебристыми крылышками, без устали кружились у конских голов. Адъютант провел ладонью по лицу голубой халат, шелковый цилиндр бургомистра исчезли, как нелепый сон…

В первом эскадроне запевала грянул разудалую кавалерийскую песню.

— Ну, как твоя комедиантка — спросил вдруг Кучмий.

Глянув на его сердитое лицо, адъютант весело расхохотался.

Котовский велел вызвать к себе командира третьего эскадрона первого полка Гришку Альтмана. Альтман вошел в комнату, не постучавшись и сердито крутя длинный ус. Он был не в духе у него вчера в бою убило двух взводных. Котовский глянул на него сбоку, усадил за стол и, разложив карту, стал объяснять задачу.

Нужно было взять человек пятнадцать при легком пулемете и лесом пробраться к белополякам в тыл, к львовскому шоссе. По сведениям разведки, по этому шоссе должен был в этот же день проехать на автомобиле польский генерал, командующий армией. Этого генерала нужно было во что бы то ни стало захватить в плен.

— Понял — спросил Котовский, когда кончил объяснять.

— Тут понимать нечего, — ответил Альтман по-прежнему сердито, — и так все ясно.

— Ничего ты не понял, — крикнул на него Котовский, — это очень важный польский генерал, его нужно вежливо взять, без матерщины. Пусть человек нас потом не пачкает за некультурность. Его все равно обменять, наверное, придется.

— Ты меня за балериной посылаешь или за польским генералом — спросил Альтман ехидно.

— Если генерал будет жаловаться на грубое обращение, ты у меня сам балериной запляшешь, — ответил Котовский. — Это международная операция, на тебя вся Европа, может быть, будет смотреть.

— Если вся Европа, — пытался возразить еще Альтман, — то пошлите командира второго эскадрона, у него жена маникюр делает. Я в Европе не был и не знаю, как по-ихнему в плен брать.