Алексей Гарри - Рассказы о Котовском

Неожиданно слева раздалось громовое «ура» ато Криворучко вступил в рукопашную схватку с противником. Багровое солнце спустилось к западу. В толпе потерявших голову белогвардейцев, как капельки крови, замелькали алые брюки котовцев. Расталкивая грудью своего коня беглецов, Криваручко выскочил, наконец, на мост, кованые копыта Копчика застучали по деревянному настилу. Вслед за командиром полка на громадном вороном жеребце скакал знаменосец, над головой беснующейся толпы развевался краснознаменный, алый, с золотыми кистями штандарт бригады. Криворучко проехал мост, развернулся и, сунув шашку под мышку, скрестил руки на груди.

— А ну, — закричал он, слегка запыхавшись, — заворачивай обратно, долго еще тут мне за вами гоняться!

Петлюровцы с офицерскими погонами прыгали прямо на лед в пролеты моста; лед был тонкий, люди проваливались, плыли, тонули, хватаясь за льдины. На мосту бойцы рубили тех, кто пытался оказать сопротивление.

Криворучко был величествен. В алых чикчирах, в белом гусарском ментике, в алой бархатной фуражке, лихо заломленной на затылок, он возвышался, как монумент, над толпой застывших в немом оцепенении людей, и даже Копчик, навострив породистые уши, казалось, презрительно взирал на позор разбитой белой армии.

К командиру полка подошел польский офицер. Рука его дрожала у посеребренного козырька, отчетливо стучали зубы.

— Прошу, пани пулковник! — пробормотал он подобострастно на ломаном русско-польском диалекте. — Прошу, пане, до дому! Здесь есть польская территория.

— А почем я знаю, что это польская территория, — огрызнулся Криворучко. — Я, видишь, пан, воюю, мне некогда тут территориями заниматься!

Польский офицер указал стеком на столб за мостом. В столб была воткнута пика, на пике болтался пестрый уланский значок с черным польским государственным гербом.

— А-а! — пробормотал Криворучко сокрушенно. — Ну, что ж, айда, братва, до дому!

И, выталкивая на советскую сторону сгрудившуюся на мосту человеческую массу, котовцы двинулись обратно.

На станции в это время хозяйничал Котовский с первым полком. Пути и тупики были туго набиты вагонами, вагоны ломились от продовольствия, оружия, снаряжения и всяческого добра. Двигаясь шагом между путями, где только что раздавались одинокие выстрелы отдельных белых храбрецов, штабные подъехали к составу из бывших царских вагонов. Котовский спешился и, вынув маузер из кобуры, поднялся в салон. В столовой был сервирован роскошный обед, суп разлит по тарелкам, над изящной фарфоровой миской еще клубился редкий пар. Петлюра, по-видимому, успел закусить, но, как только был разлит суп, ему пришлось поспешно спасаться бег-ством.

В вагонах правительственного поезда творился страшный беспорядок валялись раскрытые чемоданы, разбросанные вещи, обувь, оружие. По-видимому, последнему правительству «украинской народной республики» пришлось основательно поспешить. Усмехаясь, Котовский прошел состав из конца в конец.

Возле самого моста, очевидно, произошло крушение. Товарный паровоз врезался в эшелон, груженный артиллерийским снаряжением. Несколько вагонов было разбито. Из покосившихся ящиков высыпались на мерзлую землю большие буханки белого хлеба.

У одного из разбитых вагонов, у груды щепок и железного лома нас окликнул человек. Человек этот был в форме железнодорожника, он стоял как часовой, пятки вместе, носки врозь, перевязанный пулеметной лентой, крепко держа в руках винтовку с примкнутым штыком. У ног его навзничь лежал другой железнодорожник с изуродованным окровавленным лицом. Он был мертв.

Штабные спешились. Странный часовой не двинулся с места. Он только еще крепче сжал винтовку и снова окликнул пришедших.

— Кто идет?

— А ты что за человек? Я — Котовский.

— Машинист Кулябко, охраняю рабоче-крестьянское имущество!

Труп, который лежал возле Кулябко, был трупом кочегара Ковальчука. Кулябко и Ковальчук своим паровозом вызвали крушение и прекратили эвакуацию. белых эшелонов. В течение последних дней все железнодорожники волочиского узла работали под угрозой оружия, многие из них были расстреляны за саботаж. Когда произошло крушение, гайдамаки убили кочегара Ковальчука; машинист Кулябко, оцарапанный пулей, успел спрятаться между вагонами. Паника в этот момент была так велика, что петлюровцы не стали его разыскивать. Услышав первые звуки атаки, Кулябко вылез из своего убежища и, взяв винтовку, стал охранять разбитый эшелон. В свя-зи с военными действиями в местечке был жестокий голод, Кулябко боялся, что население растащит то, что, по его мнению, принадлежало только Красной Армии, государству.

— Что же теперь государство должно сделать для тебя — спросил Котовский. — Ты ведь герой, товарищ Кулябко! Ты понимаешь это?

Машинист попросил буханку хлеба для семьи и последнюю советскую газету, которую комиссар тут же достал из полевой сумки. Потом, спросив разрешения захватить с собой винтовку, он вытер нос рукавом и, махнув фуражкой, пошел между вагонами к себе в поселок, домой, к семье.

Кочегара Ковальчука на другой день хоронили вместе с убитыми котовцами в братской могиле. Комиссар бригады приказал обернуть его тело в алое знамя.

Штабные подъехали к самому Збручу. На той стороне поляки разоружали белых. Котовский взял бинокль. Возле противоположной станции, в тупике, стоял роскошный поезд в составе нескольких спальных вагонов. Несколько десятков важных генералов с биноклями в руках оживленно переговаривались, обозревая поле битвы. Это были военные атташе европейских государств. Европа в бинокль наблюдала за концом Петлюры.

Выставив сторожевое охранение, бригада расположилась на ночлег. По реке зажглись костры.

Патрульный польский офицер перешел на нашу сторону через мост и присел к костру потолковать с красноармейцами. Два месяца тому назад поляки еще воевали с котовцами, сейчас с ними был мир. Польский офицер пригласил на свою сторону взводного Симонова. Симонову интересно было побывать за границей. Он пошел. В залитом электричеством буфете галицийского вокзала польский офицер преподнес Симонову рюмку коньяку, угостил сардинкой. Со всех сторон сбежались любопытные— гражданские и военные, — чтобы рассмотреть поближе «страшного» котовца…

— Где ты шатался — спросил взводного, когда он вернулся обратно к костру, дежурный по бригаде эскадронный командир Вальдман.

— Да за границей, в гостях, — ответил Симонов небрежно.

Дежурный на всякий случай влепил ему десять суток ареста, но рапорта обещал не писать.

Ночью к заставе польский патрульный привел трех важных штабных офицеров. Они хотели переговорить с Котовским.