Алексей Гарри - Рассказы о Котовском

Штабных посадили на тачанку и отвезли в город. В столовой большого богатого дома, за белоснежной скатертью, Котовский и его штаб закусывали котлетами с капустой. Один из польских офицеров вынул бутылку коньяку из кармана, осторожный Криворучко прежде всего налил гостям, подождал, пока они выпили, и лишь потом пригубил свою рюмку.

Мучительно подбирая интеллигентные слова, Криворучко вел с польскими офицерами светский разговор.

Офицеры рассказали, что около десятка военных атташе все время наблюдали за боем, что тактика Котовского разрушает все то, что до сих пор было известно о тактике конницы, что наблюдением военных атташе за волочиской операцией будет обогащена военная литература.

В ответ на это Котовский только посмеивался.

Один из польских офицеров, кавалерист, спросил задумчиво:

— Никак я не могу понять, почему бригада есаула Яковлева не оказала вам сопротивление Ведь они же были в состоянии прикрыть эвакуацию, по крайней мере в течение нескольких часов.

— Это вас об этом нужно спросить, — ответил, хитро сощурившись, Котовский. — Ведь вы же Яковлева вооружали, инструктировали, вы же послали его к нам…

В бригаде есаула Яковлева, как узнали котовцы, было полторы тысячи сабель. Котовский же в момент прихода гостей засунул в карман гимнастерки рапортичку, в которой было написано, что у него в строю — четыреста шестьдесят бойцов.

Польские офицеры, попрощавшись, уехали, выпросив на дорогу мешок сахару.

Гостей провожал адъютант Котовского и дежурный по бригаде Вальдман. Гости страшно развеселились, мешок с сахаром они положили себе в ноги.

Уже у самой заставы польский кавалерист, притворившись пьяным, спросил:

— Сколько же сабель было у вас в сегодняшнем бою?

— Три тысячи, — соврал Вальдман, не моргнув глазом.

Польские офицеры громко расхохотались…

Ночью пришел приказ из дивизии отступить на пятнадцать километров, создав между фронтом красных и польской границей демаркационную полосу. На следующий день Котовский отошел, уводя сотни груженых вагонов, два десятка паровозов, бронепоезд, тысячи пленных и тысячи подвод, груженных разным добром.

Конь был золотистый, с совсем светлыми подпалинами — каких-то непонятных кровей.

У него было крупное, хорошо упитанное туловище, точеные, нервные ноги. В нем было, вероятно, порядочно крови гунтера особенно размеренный и эластичный полевой галоп Орлика напоминал эту благородную породу.

Рыжий конь принадлежал полковнику Мамонтову. Копда котовцы у днестровского льда в январе двадцатого года взяли в плен этого, несмотря на чин полковника, еще совсем юного офицера, он очень долго и путано, срывающейся скороговоркой объяснял, что ничего общего с пресловутым генералом Мамонтовым — поджигателем, погром тиком и вешателем — не имеет.

— Мы просто однофамильцы, — говорил он, — в пол ков ники-то, собственно говоря, я произведен совсем недавно я училище окончил уже после Февральской революции…

Полковника отправили в тыл, Орлик остался у Котовского.

Ординарец Котовского Черныш поместил коня в теплую и опрятную конюшню, в которой находились другие кони командира бригады. Орлик был необычайно добродушен. Красивая гнедая кобыла — любимая верховая лошадь комбрига — попробовала было в первый день знакомства укусить Орлика за шею. Но громадный рыжий конь только ласково взмахнул в ответ коротким хвостом и глянул на свою соседку по конюшне такими умными и добрыми глазами, что гнедой кобыле стало, очевидно, просто неловко.

РаннихМ утром Черныш убирал свою постель, потом приходил менять подстилку своих питом-цев.

С лошадьми он имел обыкновение разговаривать нарочито грубым голосом, то и дело замахиваясь на них локтем. Несмотря на эти внешние проявления суровости, никто в бригаде никогда не видел, чтобы Черныш ударил лошадь в лошадях, в уходе за ними, кажется, заключалась вся жизнь Черныша. Впрочем, он был и прекрасным бойцом гражданскую войну он закончил с орденом Красного Знамени.

Убрав конюшню, Черныш попарно выводил лошадей к колодцу. До колодца нужно было ехать с полкилометра, и поэтому Черныш обычно на спину одной из лошадей набрасывал попону и са-дился на нее верхом, ведя другую лошадь в поводу.

Лишь засыпав коням овес, Черныш принимался за собственный туалет и завтракал. Но завтрак ординарца всегда протекал необычайно беспокойно он то и дело вскакивал и-бегал на конюшню посмотреть, не ссорятся ли лошади между собой, не отнимают ли друг у друга овес, не просыпалось ли на пол зерно, не пора ли подбросить сена.

У ординарца был в бригаде единственный друг, старый ветеринарный врач, окончивший в свое время академию. Котовцы этого врача еще в начале девятнадцатого года взяли в плен у деникинцев. Врач был человеком весьма смирным и даже немного забитым. Поздно вечером, когда лошади Черныша уже поужинали и торбы их опустели, ординарец, подбросив коням под ноги сухой соломы и задав сена, шел в гости к ветеринару. Врач — человек с высшим образованием, знавший несколько иностранных языков, — проводил полночи в разговоре с неграмотным крестьянином. Они вдвоем могли написать историю каждой лошади бригады Котовского. Они пом-нили и внешность и клички всех лошадей, отдельные конские подвиги, трогательные рассказы о дружбе человека с лошадью.

Они вспоминали, например, как в бою под Комаровцами на польском фронте взят был в плен серый в яблоках Янтек, на котором ездил Балан, ординарец вахмистра третьего эскадрона первого полка. Янтек стоял рядом с трупом своего хозяина — польского офицера. Бой уже закончился. Янтек не только сразу не дался в руки красным, он даже не подпускал к трупу своего хозяина поднимался на дыбы, бил задом, мотал шеей, ржал и скалил зубы, норовя укусить. Тогда к Янтеку подвели несколько самых умных в бригаде коней. Они обнюхали своего нового товарища и, по-видимому, договорились с ним. Янтек смирился, дал себя расседлать, разнуздать и увести в конюшню. Но ночью он оторвался и убежал в поле, туда, где лежал на земле труп хозяина. Конь успокоился только тогда, когда на его глазах в общей вражеской братской могиле зарыт был польский офицер.

Ординарец и ветеринар вспоминали, как рыжий жеребец, на котором ездил начальник пулеметной команды второго полка, во время атаки становился на дыбы и бил передними ногами вражескую пехоту. Они воскрешали в своей памяти трагический момент, когда этот замечательный жеребец, раненный насмерть, был пристрелен своим хозяином, который сам после этого хотел застрелиться, и товарищи его едва образумили.

Много таких необыкновенных историй знали ординарец и ветеринар, и они могли вспоминать о них бесконечно…