Нина Емельянова - Рождение командира

Иногда старик, видя, как шофер Иван Нагорный готовит «виллис» и полковник надевает шинель, а на дворе по мягкой зиме непролазная грязь и ехать на машине как будто и невозможно, спрашивал:

— Куда же они поедут по такой грязи?

Фатых говорил:

— Это, папаша, не ваше дело!

Старик постоянно видел, как через кухню, мимо их половины, к полковнику, начальнику штаба корпуса, проходили офицеры, часто — генералы.

Андрон Ефимыч с любопытством смотрел на них. Впервые он видел командиров Красной Армии в погонах и иногда спрашивал:

— Это какой же чин у него?

Фатых отвечал:

— Никакого особенного чина. Обыкновенный офицер Красной Армии.

И старик, почему-то с одобрением глядя на него, говорил:

— Так, так! Обыкновенный, значит, офицер…

Фатых сердился:

— Это совершенно вас не касается, папаша. Вы лучше за водой сходите на дальний колодец. В вашем колодце абсолютно паршивая вода.

И старик, взяв коромысло и чему-то посмеиваясь, уходил.

У нас у всех, включая и меня, и полковника, и шофера Ваню, было предубеждение против старика и неясное чувство какой-то замедленной симпатии к Марьяне: как будто хочешь, чтобы женщина совсем понравилась, и — не выходит!

Она вызывалась помогать Фатыху на кухне, чистила картошку, морковь, доставала соленые помидоры и угощала всех. Фатых, по заведенному им везде, где приходилось стоять, неписаному уговору, принимал услуги, брал и помидоры и морковь, даже молоко, но неизменно в обеденное время угощал хозяев обедом, который готовил.

Интересно бывало смотреть, как Фатых, повязав белый фартук, раскладывал по тарелкам помидоры и огурцы, нарезал хлеба и окидывал стол взглядом. Подходили сменившийся с поста часовой охраны, шофер полковника, Нагорный, Фатых приглашал хозяйку с ее ребятишками, и женщина, еще вчера чужая в своем доме, краснея и смущаясь, садилась к столу со своими. Фатыху это доставляло большое удовольствие.

Здесь же хозяева принимали приглашение Фатыха как должное, а старик держался независимо, хотя, по мнению Фатыха, ему полагалось бы беспокоиться и чувствовать двойственность своего положения из-за сына.

— Да, колхоз у вас, верно, был богатый, — говорили мы Андрону Ефимычу.

— Не колхоз, — отвечал он наставительно, — а двадцать четыре колхоза к нам принадлежали. И все жили. Как на таких полях не жить? Ведь мы перед войной до какого высокого уровня жизни доходили! Это отсюда в Москву на съезд знаменитые трактористы ездили…

— Это, значит, ваши тракторы там, на бугру, взорваны? — спрашивал Иван Нагорный.

— Наши. — Хозяин махал рукой. — Гитлеровцы взорвали.

— Как же без тракторов вы такие поля поднимали?

— Так ведь они их перед самым уходом взорвали, а работали мы разно: и на тракторах и на волах.

— И сын твой директором эмтеэс при фашистах оставался?

— Оставался, — спокойно отвечал старик.

— Н-да! Как же это так, — недоумевал Иван, — значит, на врага работал?

— Нет, он на врага не работал, — невозмутимо отвечал старик.

Иван не унимался:

— Как же не работал, раз они его с собой увезли? Значит, он им требовался.

И, не дождавшись ответа от старика, расспрашивал Марьяну, жив ли ее муж и где он сейчас находится.

Марьяна отвечала, что муж ее в начале войны ушел из Днепропетровска в Красную Армию или к партизанам, а жив или нет, она не знает.

Иван слушал, но смотрел недоверчиво.

Выходя из кухни, он останавливался около спокойного, веселого часового Слезова и говорил:

— Черт их разберет, что за люди: послушаешь — наши. А подумаешь, что сын в Апостолове врагу пшеницу отправляет да, может, и людей наших тоже, — так и думка берет. И зять неизвестно где.

Однажды мы разговорились со стариком. Дело было так. Во двор вошел высокий немолодой человек в черном длинном сюртуке, похожем на рясу. Но это было не смешно на нем. Шофер Нагорный вызвал хозяина во двор. Андрон Ефимыч поговорил с посетителем, и тот ушел, вежливо поклонившись всем, мимо кого он проходил.

Оказалось, что это был местный священник и пришел предложить Андрону Ефимычу внести, что он может, в фонд Красной Армии: картофеля, овощей, подсолнуха, масла, меда.

— Умный человек! — сказал после его ухода Андрон Ефимыч.

— А в чем его ум? — спросил Нагорный.

— А как же? — сказала Марьяна. — Гитлеровцы его оставляли в нашей церкви служить, а он отказался, потому что они приказывали молиться об ихней победе. Так они его все на дороги гоняли.

— Да, — прибавил Андрон Ефимыч, — повидал я всяких попов, но этот — уважаемый человек.

— Однако, папаша, я вижу, вы в бога веруете, — сказал Фатых.

— Нет, не верю, — ответил старик просто, к общему изумлению: даже Фатых не нашелся, что ответить ему. — Жизнь была долгая, научила только себе верить, — добавил он.

Вот тут-то и произошел разговор о жизни Андрона Ефимыча при гитлеровцах.

— Ну, куда! — сказал он. — Хозяева они не годные на нашей земле. Может, у себя они и хозяева по своим землям, а нашего они не могут понять. С комендантом и говорить было невозможно. Весна у нас в прошлом году была сырая, страшное дело. Прошел дождь, грязь получилась невылазная. Мы с сыном собираемся сеять, а комендант говорит: ни в коем случае! Но мы все же поехали, посеяли, заборонили. Сделать бы по его приказанию, ни черта бы не получилось. А я боялся плохо сделать, тогда бы не сносить нам головы.

И, заметив то ли в тоне, то ли во взгляде моем удивление, что так уж боялся он не сносить старой своей головы при немцах, добавил уклончиво:

— Так надо было. Вы не смотрите, что я у них работал да старые порядки помню. Я не какой-нибудь там… Далеко нет. Порядок лучше, чем беспорядочная жизнь, но немецкий порядок — нам одно унижение. Вот Фатых командует. Бог с ним, я не обижаюсь. Даже наоборот. Он по молодости судит, а может, того и нет вовсе, о чем он судит.

И он пошел отбирать овощи в фонд Красной Армии. Отобрал все самое крупное, свежее и в очень большом количестве. Это с некоторым удивлением заметил и Фатых.

Около двух недель мы уже жили в селе; как потом оказалось, шла подготовка к большой операции. Однажды утром я умывалась на кухне, когда со двора кто-то заглянул в окно. Женская голова, закутанная большим платком, подавалась то влево, то вправо, высматривая сквозь стекло, покрытое морозным узором, есть ли кто в кухне. Потом открылась дверь, высокая женская фигура появилась на пороге; глаза женщины обежали избу и остановились на хозяйке.

— Здравствуйте, — сказала вошедшая.

Навстречу ей, присматриваясь с недоумением, шагнула от плиты Марьяна.

— Цела осталась изба-то? Или — не узнали?

А уж Марьяна, вскрикнув, подбежала, обнимала пришедшую, спрашивала: откуда она, как добралась, с кем доехала.

— Тебе я привет привезла, Маруся, отгадай от кого?