Нина Емельянова - Рождение командира

Доплелись мы с ним до станции — паровоз под парами. Они с машинистом меня и посадили. Дом зажечь не пришлось, да я как врагов увидел, у меня на них сердце зашлось…

Степан Игнатьевич откинулся на подушку и удовлетворенно сказал:

— Ну, зато после никто боле «Сухих гвоздей» и не поминает.

● Пенза

1942 г.

Батальон, возвращаясь с занятий, подходил к лагерю. Уже показалась ровная тополевая аллея, вдоль которой была разбита передняя линейка. Потом стали видны освещенные ярким солнцем гимнастические городки и очертания стоявших перед левым флангом лагеря орудий артиллерийского парка. Среди деревьев белели ряды палаток.

«Вот и отвоевались на сегодня!» — подумал Летягин, представляя себе, как он сейчас скинет взмокшую от пота гимнастерку и побежит умываться. И весь этот стройный под блестяще-зеленой листвой лагерь поманил его к себе, как место, где он найдет время отдохнуть и разобраться в том, что его беспокоило.

Сегодня проводились двусторонние тактические учения. Было три часа дня, когда оружие было вычищено и роты построились на обед. Потом лагерь затих. После тихого часа Летягин, наводчик пулеметной роты — ефрейтор первого года службы — коренастый, с блестящим, разгоряченным июльским солнцем лицом, отпросился у старшины до вечерней поверки сходить по соседству в артполк к своему земляку. Земляк был тоже наводчик, артиллерист Буров, с которым у Летягина всегда находилось, о чем поговорить.

Он шел по лагерной дорожке, как бы не замечая всей прелести окружавшего его тихого безоблачного дня, — у человека и в такие дни может быть беспокойно на душе. Сзади лагеря, за Енисеем, далеко на той стороне поднимались заречные сопки с ясными очертаниями их рельефа: воздух был чистый и прозрачный.

Летягин застал товарища в палатке одного. Склонившись над столом, крепко нажимая перочинным ножом, он резал что-то из дерева.

— Шахматы самодельные мастерю, — сказал он, поднимая голову, и взглянул на Летягина. — Чего давно не заходил?

— Целую неделю занимаемся. То на стрельбище, то тактические. И сегодня только недавно пришли.

Буров подровнял рукой несколько мастерски вырезанных фигур, стоявших на столе — ему самому они нравились, — и стал было рассказывать, как ему захотелось сделать шахматы, потому что он любит сработанные своей рукой вещи, но скоро заметил, что Летягин чем-то озабочен. Даже на вопросы, о чем пишут из дома, отвечал рассеянно.

— Что-то ты не весел? — спросил он. — Может, пройдем к Енисею? По дороге поговорим.

Они пошли по боковой линейке к высокому, крутому здесь берегу реки. Летягин начал рассказывать. Дело заключалось в том, что сегодня взвод второй роты их батальона находился в боевом охранении. Взвод, как и следовало по задаче, заставил развернуться наступающего «противника» и стал скрытно отходить, а два бойца, Махотин и Никонов, прикрывавшие отход своего взвода, замешкались, «противник» сумел окружить их и стал «брать в плен». Все это Летягин ясно видел, находясь в окопе на «переднем крае» обороны со своим пулеметом.

Каждый день в лагере происходили учения, и Летягину приходилось то бывать в обороне, то наступать. Каждый боец знал, что это учебные действия, но всегда бывало неприятно оказаться слабейшим или чувствовать превосходство в действиях противной стороны. Сегодня случай был особенный.

— …Махотина с Никоновым, значит, выдвинули для прикрытия отхода. Вырыли они себе окопчик и наблюдают в сторону лощинки. А по лощинке те пустили наступать трех только человек. Они маячат перед ребятами, отвлекают внимание, а взвод ихний, «вражеский», ползет себе да ползет поверху, и трава ведь там не сильно высокая… Когда заметили, было уже поздно: на наших глазах их взяли в плен. Подошел посредник и все признал правильным.

Вот тут я и задумался: а как бы это все произошло на самом деле? В настоящем бою? Как бы я поступил, если бы на моих глазах моих же товарищей брали в плен настоящие враги? Ведь пришлось бы стрелять и по своим: ребятам все равно уж не выпутаться. А как я мог бы это сделать? И могу ли я щадить врага, болея за товарищей?

— Прежде всего я, на месте обоих, — сказал Буров, — взял бы гранату да, чем пропадать одному, погиб бы вместе с врагом на глазах у своих. Живым бы не дался и память оставил бы по себе!

— И я так понимаю, но ведь ты мог и не успеть гранату… Могло так быть, что враг уводит твоих товарищей, а ты не знаешь, что делать?

— У нас же бывает, — сказал Буров, — что разведчик попадает в такое положение, что вызывает огонь всей батареи на себя.

— Это не то: тут ты далеко и знаешь, что он может еще спастись.

— А какая разница? Командовать или орудие наводить по своим — одинаково тяжело в таком случае…

Они вышли на высокий берег Енисея, сели лицом к могучей реке, плавно текущей в далекий еще океан. Навстречу им по тропинке, круто подходившей под самый обрыв, поднимался капитан Костров, командир батареи. Он почти вылез наверх, но еще оставался двухметровый глинистый обрыв; тропинка для обхода его уходила далеко в сторону. Держась за ветви редкого кустарника, капитан хотел взобраться прямо. Буров подбежал, лег на землю и, протянув руку, помог капитану.

— Спасибо, — сказал он. — Я тут привык, пожалуй, и сам бы выбрался.

Капитан стоял и смотрел на реку, он слегка сутулился, лицо у него было крепкое, с морщинами у глаз. Летягин знал от товарищей, что раньше, мальчишкой, их командир батареи катал вагонетки в шахте и любил рассказывать о прошлом, как оно выглядит рядом с настоящим.

— Вот в этих лагерях, — и теперь сказал он, — я служил помкомвзводом, когда еще на том берегу было село Ладейки, где, по преданию, Петром Первым было приказано «ло́дьи ладить». Было так или не было, а вот мы тут сейчас много кое-чего строим: широко развернулось строительство, целый город вырос за десять лет. Такие перспективы видит перед собой советский человек! И ведь, черт его знает, ничем не сломишь его, такой упорный стал, наш современник.

— Позвольте обратиться с вопросом, товарищ капитан, — вдруг неожиданно для себя сказал Летягин.

— Пожалуйста.

Летягин взволнованно, чувствуя полное доверие к капитану, рассказал все, о чем они только что говорили с Буровым. Капитан выслушал внимательно.

— Нет, первое, что я вам скажу — умереть на глазах своих товарищей, это у нас многие смогут. Так ведь не в этом дело, надо во всяком положении искать малейший выход, чтобы живым с честью выйти. А второе — надо, конечно, знать человека! Этому нас еще Суворов учил.

— Я думаю, человек в бою определяется безошибочно, нам и лейтенант наш так говорил, — все еще немного волнуясь, сказал Летягин.