Александр Черваков - Две стороны. Часть 2. Дагестан

Вороны-москвички меня разбудили,

Промокшие спички надежду убили

Курить – значит, будем жить,

Значит, будем…

Сержант закончил песню под аплодисменты и довольное улюлюкание танкистов.

– А что это за песня? – Щербаков повернулся к сидящему рядом Кравченко.

– Это ж Земфира, товарищнант, – сократив слова «товарищ» и «лейтенант», как это делали большинство солдат, ответил наводчик. – Вить, давай «Ромашки»…

– Ромашки, Витёк! – хором подхватили остальные.

Гирин с умным видом чуть перебрал струны, поставив пару баррэ:

Привет, ромашки. Кидайте деньги.

Читайте книжки. Дурной мальчишка

Ушёл. Такая фишка. Нелепый мальчишка , – струны на видавшей виды гитаре вновь запели под ударами «боем», импровизированный концерт «по заявкам радиослушателей» продолжился. Снаружи бушевал ветер, а в палатке стояла духота – клапаны окон застегнуты наглухо от летевшего во все щели песка. Пахло портянками, солдатским потом, от стойки с автоматами доносился запах оружейного масла.

Смену дежурного по караулу Щербаков сдал Вадиму Круглову в первом часу ночи, когда ветер вовсю завывал в антеннах танков. Сквозь пелену песка, поднимаемого бешеным ураганом, в отдалении угадывалась большая палатка танковой роты, за ней виднелась такая же одного из взводов шестой МСР, а дальше просто белесая мгла.

– Сегодня точно никто не пойдёт посты проверять. – сказал Щербаков. – Заблудиться можно.

– Отдыхай давай, – Круглов пожал лейтенанту руку. – Иди в палатку, пока её еще видно. – Вадим подмигнул Сашке и зашагал в сторону танковых силуэтов.

Щербаков представил душную палатку, вонь солдатских портянок, храп бойцов, от которого невозможно уснуть, если не успел заснуть вовремя, а если и уснул, то тебя обязательно кто-нибудь разбудит, споткнувшись о твои ноги. Александр решил заночевать в своем танке на месте механика-водителя. Это единственное место в танке, где можно лечь и вытянуться во весь рост. Ноги, правда, упираются в педали, а голова в конвейер, но в целом очень даже ничего. Вот командир танка может спать только сидя, закинув ноги на ствольную коробку спаренного с пушкой пулемета ПКТ. У наводчика даже ноги положить не на что. В хорошую погоду весь экипаж свободно растянется на трансмиссии, но сегодня…

«Тем более, – подумал Щербаков, – так метет, что из палатки танк не увидишь, заблудишься, да и поглядывать надо хотя бы за своим танком, а то Бельский или еще какой козел в следующий раз вообще пулемет снимут, хотя сегодня в такую бурю только идиот может посты проверять».

Сняв спинку сиденья, Щербаков почти полностью закрыл верхний люк механика-водителя, чтобы летящий песок не засыпался внутрь. Кое-как он улегся между двух рычагов управления, окруженный проводами, мертвыми в замершем танке датчиками температуры, скорости, темными кружками сигнальных лампочек. Слева чернели четыре больших восьмидесятикилограммовых аккумулятора. Справа торчал набалдашник семиступенчатой коробки передач, ноги лейтенанта новыми берцами упирались в три большие педали. Под голову, упершуюся в ограждение барабана конвейера, лейтенант подложил жесткую спинку сиденья. Лишь одна маленькая трехвольтовая лампочка освещала всё это, пока Щербаков не выключил её, щелкнув тумблером. Тьма поглотила всё, оставив лишь запах солярки и солидола да завывающий в тонкой щели люка свист ветра. Он еще долго лежал, прислушиваясь к внешним звукам, пока сон не сморил его.

Щербакову снилось, что он опять работает на железной дороге, но почему-то одет в военную форму. Ночная смена. Сашка выходит в вагонный парк осматривать состав. Он идет вдоль нескончаемо длинного поезда, состоящего из товарных вагонов, и молотком на длинной деревянной ручке стучит по колёсным буксам. Под ногами хрустит черная, пахнущая соляркой щебенка, в луче фонаря блестят обода колесных пар, и поезд никак не кончается. Оглянувшись, чтобы посмотреть, сколько он уже прошел, Щербаков видит, что сзади него нет ни одного вагона, лишь голые рельсы сверкают в лучах прожекторов. Он поворачивает голову вперед, но и там нет ни одного вагона – состав пропал, и Сашка стоит один посередине пустого вагонного парка, разделяемого на две части пешеходным мостом, перекинувшимся над железнодорожными путями. Прожектора медленно гаснут, и Александра окружает глухая тишина и чернота ночи.

Щербаков проснулся и не сразу понял, где находится. Вокруг непроглядная темень. Пошарив руками по сторонам и приглядевшись, он едва различил во тьме светящиеся фосфором циферблаты приборов. Вечерний чай давал о себе знать, поэтому хотелось поскорей вылезти наружу и отлить лишнее. Нащупав выключатель, лейтенант зажег маленькую лампочку, ухватился за рукоятку, открывающую люк и завертел её, заставляя люк медленно подниматься, пока тот не откинулся в сторону. Ветер не прекращался и, казалось, стал еще сильнее. По броне бешено колотились песчинки, сквозь летящие по небу тучи мелькал осколок луны, на мгновения освещая разбушевавшееся море и часть берега. Щербаков высунул голову из люка и замер. Ему показалось, что он видит продолжение сна: в блеснувших сквозь облака лучах луны только черный пустой берег и белеющая пена накатывающих на него волн. Палатка, в которой Сашка несколько часов назад слушал Земфиру в исполнении Гирина, исчезла. Не было и других палаток, располагавшихся на одной линии с танковой. Видно только заметаемые песком танки, стоявшие в два ряда. Сквозь вой бури он услышал крики со стороны расположения танковой и мотострелковых рот. В туалет сразу перехотелось.

Выбравшись из танка, Щербаков пошел на доносящиеся с берега звуки. Увязая в песке, он медленно, как во сне, двигался сквозь ветер в сторону криков. Вскоре стали различимы отдельные слова и сквозь стену несущегося песка можно разглядеть завалившуюся палатку, из которой пытались выбраться танкисты, не успевшие это сделать вовремя. Тент бился под порывами ветра о берег, хлопал брезентом крыши по находившимся внутри бойцам. Такое же происходило и с другими палатками, расположенными на берегу – колья, к коим крепились веревки-растяжки, забитые в мягкий песок, не смогли сопротивляться ураганному ветру. Палатки четвертой, пятой и шестой роты тоже дёргались в конвульсиях, словно огромные раненые животные, выделяясь черными пятнами на берегу. Дальше за песком и ветром ничего не видно.

Глаза привыкли к темноте – палатки, стоящие по другой стороне дороги на более твердой почве у озера, остались нетронутыми. Когда Щербаков дошел до своей роты, все танкисты выбрались наружу, а несколько человек опять залезли внутрь, пытаясь поднять внутренние столбы-распорки. То же самое пытались сделать и мотострелки, но ураганный ветер не давал поставить палатки.