Николай Офитов - В огне войны сгорая. Сборник

И память повела меня в тот последний военный год, когда колёсные тракторы не могли выехать в поле из-за отсутствующих деталей, а старые пришли в негодность. А на носу – сев. Стали пахать на лошадях, да и самим пахарям, а это были одни женщины – наши матери, приходилось не раз самим впрягаться в плуг. Погода стояла сухая. За плугом тянулся густой шлейф пыли, кусались слепни, и всякая мошкара роем висела над пашней. Мучила жажда. Я приносил маме родниковой воды, она жадно пила и угощала живительной влагой своих неразлучных товарок. Когда бидончик освобождался, я снова бежал к роднику, наполнял до краёв, приносил в поле и ставил в тень под куст.

Порой сюда наведывался бригадир – инвалид финской войны Иван Иванович. Одной руки у него не было, за что и прозвали «одноручкой», и за глаза так называли. Он торопил баб, чтобы пахали быстрее, а куда было торопить, они и так лезли из кожи, отдавая пахоте все силы. Пот заливал глаза, а лошади, махая хвостами и отгоняя от себя надоедливую мошкару, брыкались, сбивались с борозды, и она выходила неровной, зигзагообразной, случались пропуски. И приходилось заново перепахивать.

Худых от бескормицы лошадей бранили, понимая, что не они виноваты с огрехами пашни, а проклятая война, забравшая мужчин на фронт, оставив село без техники и горючего. Этим женщинам, которые тут пахали, надо было бы находиться дома с детьми, которых у каждой было по куче, а они под раскалённым солнцем, напрягая жилы, пахали, глотая пыль.

Я не раз просил мать, чтобы доверила мне вожжи управления лошадьми, но она отказывала. И вдруг после очередного моего канючинья сдалась, с оговоркой, мал, мол, ещё заниматься пахотой.

И вот я, взял в руки вожжи и, понукая каурую, пошёл за плугом. Мама, контролируя меня, шла рядом, порой подталкивая плуг, если он норовил выскочить из борозды.

– Да я сам справлюсь, – говорил матери. – Ты посиди…

– Под плуг ещё попадёшь, вон он скачет, как кузнечик.

– Не попаду, – и, понукая лошадь, шагал за плугом.

Одолел один круг, второй… Тело от непривычки гудело, как растревоженный улей, и наливалось свинцовой тяжестью. Это, наверно, всегда так бывает, когда что-то делаешь в первый раз, думалось мне. Потом будет легче.

– Устал? – спросила мама. – Давай вожжи-то.

– Не-ет. Ещё пройду круг. Получается же…

– Да, идёт дело, – похвалила мама. – Лошадь слушается, и борозда ровная.

– Мужчина растёт, – произнесла мамина товарка Раиса, остановив свою лошадь. – Помощник.

– Да мал ещё, и силы с похлёбки-то какие, – ответила мама.

Сил действительно не хватало. Но я бодрился и всем своим видом показывал, что мне и сам чёрт не страшен. Однако пахота уматывала меня, и я понял, что пахать – не языком чесать, а огромный и нелёгкий труд. В три ручья лился пот и заливал глаза. Кусались слепни и мошки. На ладонях образовались красные волдыри, которые я старался скрывать, чтобы мама не отлучила от пашни. И всё равно она увидела и заохала. Взяла вожжи и строго наказала волдыри не трогать, а то грязь в них может попасть, и произойдёт заражение крови.

Волдыри исчезли через несколько дней. Я приходил в поле и всякий раз испытывал в себе какую-то непонятную боль, наблюдая за работой женщин-пахарей. Они почти не отдыхали и наматывали по пашне круг за кругом. С загорелых лиц сходила кожа. Ну, а на руках у каждой были застарелые и свежие мозоли. И удивительно, никто из них не жаловался на свою судьбу. Работали, зная, что никто за них не вспашет это поле.

И они пахали, боронили, сеяли, убирали урожай, растили без мужей детей и ждали конца проклятой ненавистной войны.

И вот сейчас, спустя так много лет после той памятной пашни, я стоял возле знакомого плуга, превратившегося в ржавое, никому не нужное железо, обросшее мхом, держал и переворачивал истлевшие обрывки бывших верёвок, обувь, даже нашёл чью-то пуговицу, видимо, с той же поры. И, рассматривая эти «трофеи», представлял тот тёплый апрель, милых и добрых сельчанок, маму, дующую ртом на мои волдыри на руках, чтобы боль проходила быстрее. Уходить почему-то медлил, стоял, переминаясь с ноги на ногу, окидывая печальным взглядом старый плуг, ныне эту музейную редкость. Какой-то комок горечи подступал к горлу и не давал нормально вздохнуть. Мысли роились, кружились, и не было им конца. Уходил я медленно, словно крался от кого-то или боялся вспугнуть свою память, не желая, чтобы она исчезала. Шёл, сам не зная куда, чувствуя, как на сердце ложилась непонятная тихая грусть и не покидала сверлившая голову мысль, какие же это были прекрасные бескорыстные люди, вдовы-солдатки, отдавшие свои силы и жизнь родному Отечеству. И невольно выплеснулось:

Давно уже нет на свете моих односельчанок, о которых напомнил брошенный на краю леса старый плуг, переживший их. Но они были на этой земле, жили, страдали, любили. И я и поныне вижу их милые добрые лица, улыбки, слёзы. И возможно, солнце, так ярко и тепло светившее с небес, светило их лучистыми глазами, и потому-то и был день таким светлым, ясным и тёплым, какими были они.

Зелень радовала глаз. Мелькали бабочки – разноцветные крапивницы и ещё какие-то насекомые. На руку села невесть откуда возникшая божья коровка. Ожила, забегала. А солнечные прямые лучи лились и лились на землю, и день незаметно вырос. Живописным казался лес, а под ногами стлался зелёный ковёр нежной травы. И я не сдержался, выставил руки вперёд и в порыве своих чувств упал на этот сотворённый мудрой природой земной ковёр.

2020 г.

О нём рассказал мне товарищ – фронтовик, бывший разведчик, который знал этого мальчишку, сбежавшего на фронт в 12 лет, и я решил поделиться его рассказом с вами.

Случилось это в сорок первом в августе, когда враг уже хозяйничал на нашей земле и всё было подчинено фронту. И мальчишке очень хотелось попасть туда, где шли бои, чтобы бить фашистов и отомстить за брата, погибшего около Смоленска. Но как туда было попасть? И он решил сбежать из дома. Пробрался к товарняку, сел на тормозную площадку и с ветерком от Курска приехал в Киев. Там стал толкаться среди военных, слушал их разговоры и узнал, что бои с немцами идут около Винницы. Думал и придумал историю, что он из Винницы, но не знает теперь, как туда попасть. Ему посоветовали ехать через какой-то город. Он поехал, но его дважды сгоняли с поезда. И тогда он с каким-то шофёром на полуторке добрался до Житомира. Бродя по городу, увидел наших солдат и стал проситься, чтобы его взяли к себе.